Революции 1968 года исполнилось 45 лет

С кинематографа начался 1968 год – студенты, выступавшие против властей, были воспитаны парижской Синематекой

Ровно 45 лет назад во Франции свершилась революция. Началось со столкновений студентов с полицией в ночь с 10 на 11 мая. Два дня спустя по стране прокатилась волна забастовок. Переговоры с правительством начались 25 мая, к 27-му был подписан Гренельский протокол: повышение зарплат, сокращение рабочей недели, гарантия свободы профсоюзной деятельности. Год спустя Шарль де Голль ушел в отставку. В истории Европы и мира начался новый период – хотя сами бунтари считали, что революция провалилась. Так это или нет, обсуждается до сих пор, но уроки 1968 года в политике и культуре остаются на повестке дня.

В России в эти дни выходит фильм, посвященный революции 1968-го, снятый одним из свидетелей и участников событий режиссером Оливье Ассаясом. Картина, получившая в мировом и российском прокате название «Что-то в воздухе», по-французски называется попросту «После мая». И каждому французскому зрителю понятно, о каком именно мае идет речь.

Бунт синефилов

Ассаяс, режиссер разноплановый и разнообразный, в диапазоне от киберпанка до мелодрамы, ударился в изучение новейшей истории: после многочасового эпического «Карлоса», жизнеописания легендарного террориста, он решил вспомнить о собственной бурной молодости. «Что-то в воздухе» – история группы молодых людей (играют их актеры-дебютанты, и замечательные), ищущих себя в постреволюционной Европе. Главного героя, Жиля (Клеман Метайе), больше всего привлекают живопись и кинематограф, но его соратникам это не нравится: они призывают к политической борьбе, хоть еще и не знают, в какую форму ее облечь.

«Мой фильм состоит отчасти из реальных историй, анекдотов, воспоминаний. В этом смысле я снял, конечно, очень личное кино, – признается Ассаяс. – Но не меньше вещей здесь позаимствовано из книг, архивов и газет. История требует тщательной, методичной, объективной работы, даже если ты сам присутствовал при тех событиях, о которых собираешься снимать кино. Конечно, есть соблазн почувствовать себя Марселем Прустом, повспоминать вкус печенья 1968 года, но я пытался этот соблазн преодолеть и остаться историком. Придерживаться фактов. Разумеется, окрашенных памятью о прошлом».

Революция 1968-го сочетала в себе два компонента, разрыв между которыми, по мнению Ассаяса, и привел к кризису бунтарской идеи. Именно ему посвящен фильм: в конечном счете желание выразить себя в творчестве и любви оказывается сильнее, чем тяга к преображению мира. «Надо разделять две составляющие той эпохи. Первая – политическая: левая идея, радикальная, догматическая в своем радикализме, не терпящая двусмысленных толкований. Вторая – контркультурная: идея освобождения личности от гнета любых условностей, которая пришла во Францию из англосаксонского мира. Наркотики, музыка, поэзия, андеграундные газеты, самодеятельные комиксы… Но прежде всего – кино. А теперь давайте признаемся в очевидном. Левое движение не принесло ничего по-настоящему ценного во французскую политику – его догматизм не позволил произвести настоящую трансформацию. А вот контркультура изменила нас всех идеологически и эстетически, ее вклад огромен и до сих пор не оценен до конца. Самой идеей индивидуальной свободы мы обязаны именно ей. Даже свободу слова вряд ли можно считать заслугой леваков: ведь они запрещали говорить «я», требуя исключительно местоимения «мы». Личность ничего не значила, а общество было обязано следовать неким предписанным нормам, весьма тоталитарным, хоть взявшимся «слева», а не «справа».

Культуролог и историк, профессор Нью-Йоркского университета Михаил Ямпольский напоминает, что с кинематографа начался 1968 год – студенты, протестовавшие против властей, были воспитаны парижской Синематекой. «Именно это поколение студентов было почти тотально синефилическим. Уже поэтому отрицать значение кино для 1968 года нельзя. Те события были в большей степени революцией сознания и культуры, знаменующей приход нового поколения с новыми ценностями, чем подлинной социальной революцией. Соответственно, культура, и кино в том числе, стала своего рода микроареной этих событий. Годар или Маркер при этом открыто опирались на опыт российского революционного кино, прежде всего Вертова и Эйзенштейна. Новое левое политическое кино полагало, что активно участвует в событиях, хотя сегодня мне кажется, оно скорее впитывало в себя их пафос. Прямого серьезного влияния оно, я думаю, на события не оказало, но тот новый дух, который пришел в культуру вместе с «новой волной», во многом сформировал идеологию и этику студентов».

Кино с Болотной

Протестное движение в современной России отныне тоже прочно связано с маем – с прошлогодним митингом на Болотной площади, который многие оценивают как кризис зарождавшейся оппозиционной активности. Первые акции протеста привлекли многих кинематографистов – режиссеров, актеров, продюсеров. Сразу появились сообщения о фильмах, которые будут сниматься в условиях, приближенных к боевым, но дальше заявлений дело не пошло: теперь киношники если и ходят на митинги, то исключительно как частные лица.

Исключение – оператор и режиссер-документалист, лауреат Берлинале Павел Костомаров, снимавший на акциях протеста свой многосерийный интернет-проект «Срок». «В акциях протеста я участвовал с зимы 2011-го – просто как рассерженный горожанин ходил, а снимать начал только следующей весной. Я хотел перемен, как и другие, был возмущен тем, что происходило в стране. Но к лету 2012-го разочарование начало расти, и я просто перестал бы ходить на митинги, если бы не начал на них снимать. Из человека с убеждениями я превратился в человека с киноаппаратом», – вспоминает Костомаров. «Масштаб сменился, мы начали снимать и видеть в приближении то, что происходит. Это позволило нам углубиться в движение, разобраться с его участниками и их мотивами».

Кино в данном случае может взять на себя функцию «общественного телевидения», неподконтрольного власти, рассказать о подлинном масштабе оппозиционной деятельности. «Я надеюсь, наше кино разбудит кого-то и покажет, как все обстоит на самом деле», – делится Костомаров. Однако то, как игнорируют протестное движение другие молодые российские режиссеры, вызывает у него мрачные мысли. «То, что не приходят снимать, неважно, а то, что не приходят вообще, печально и плохо… Одних я встречал на митингах, о других сказать не могу ничего. Много конъюнктурщиков, много циников. Власти не дают снимать об этом, потому что мы не берем. Мы просто слабаки. И я не вижу людей, которые могли бы это сделать. Не знаю их».

Учиться свободе

Со стороны российская ситуация кажется выгодной – западные интеллектуалы приходят в эйфорию при одной мысли о возможностях, которые открываются для оппозиционно настроенного художника в нашей стране. «То, что сейчас происходит в России, просто потрясающе, – восторгается Оливье Ассаяс. – Взять хотя бы акцию протеста Pussy Riot. Эти девочки поняли главное: с властью невозможно сражаться всерьез, ты все равно проиграешь в неравной борьбе, но зато можно ее высмеять, поставить в смешное и нелепое положение. Весь репрессивный аппарат государства направлен на то, чтобы упрятать в тюрьму троих девчонок за дадаистскую манифестацию! Нет лучшего способа показать, как комична и глупа власть. Поверьте мне: власть, над которой смеется молодежь, обречена».

Павел Костомаров убежден, что на самом деле перспективы не столь радужны: «Наше кино – очень дорогая штука, даже сейчас. Нужны все равно какие-то государственные деньги, а оно вряд ли даст деньги на кино, которое будет его критиковать. Неожиданностей ждать не приходится, самая большая – фильм Бориса Хлебникова «Долгая счастливая жизнь», который снят на государственные деньги, но направлен против государства. А так – экономика всем рулит».

Ассаяс считает, что, напротив, российская ситуация дает больше свободы, чем европейская. «Система продюсирования и дистрибуции – кандалы на ногах любого молодого режиссера. Но мне кажется, что в России сегодня есть та новая и дикая энергия, которая поможет преодолеть если не все, то хотя бы некоторые препятствия. Я уверен, что независимое и свободное российское кино обязательно родится на свет, в самое ближайшее время. По поводу документалистики у меня нет ни малейших сомнений, надеюсь и на режиссеров игрового кино. Поверьте, после Pussy Riot глаза всего мира обращены на Россию, от вас ждут чего-то нетривиального».

В любом случае, в сегодняшних условиях российское кино может претендовать лишь на роль наблюдателя, а не активного участника событий. Что, по мнению Михаила Ямпольского, закономерно. «Сегодня от российских режиссеров никто не ожидает прямого политического кино, тем более в радикальных авангардных формах. Политическое кино как феномен осталось в прошлом. Игровое кино отражает политическую реальность, в основном косвенно (например, через показ повсеместной преступности), и не влияет на политику, тем более что честное кино имеет очень ограниченный прокат и в отличие от «новой волны» низкий престиж и ничтожный общественный резонанс. Кроме того, это кино за некоторыми исключениями – такими как «Счастье мое» Лозницы или «Груз 200» Балабанова – избегает серьезного анализа проблематики власти и насилия. Ничего равного по силе «Кругу» Джафара Панахи в России не создано. Но главное, российское кино, как мне представляется, не сыграло почти никакой роли в формировании сознания тех, кто вышел полтора года назад на Болотную. Не в кино люди научились свободе».

″Поколение 1968″ — революционное студенчество ФРГ | История | DW

Пик молодежных волнений, прокатившихся 40 лет назад по всему миру и по Германии, пришелся на 1968 год, однако предпосылки для движения студенческого протеста начали складываться в ФРГ гораздо раньше.

Студенческие волнения в Западной Германии 1968 года, возникшие в непосредственной связи с охватившим весь мир движением протеста против войны во Вьетнаме, являются важным этапом в истории ФРГ.

С сегодняшней точки зрения, так называемое «поколение 1968» оказало значительное влияние на политическое сознание Федератив­ной республики, обозначив важные изменения и тенденции развития ее системы.

Новое поколение

К 1960-м годам в ФРГ и Западном Берлине выросло молодое послевоенное поколение, которое по-новому сформулировало вопросы этики и морали относительно действий своих родителей во время войны и правомерности существования ФРГ в той форме, в какой она существовала на тот момент.

Опасения прогрессивного студенчества, в том, что Германия может вновь стать жертвой нового националистического или фашистского движения усилились после появления в 1964 году крайне правой Национал-демократической партии Германии. А возникновение в 1966 году «большой коалиции», в состав которой вошли две крупнейшие партии Германии, — блок ХДС/ХСС и социал-демократы — привело к консолидации партийно-бюрократических элит и образованию в бундестаге так называемого «оппозиционного вакуума».

Радикализация движения

Руди Дучке 6 марта 1968 года

На фоне этих событий в ФРГ стала формироваться внепарламентская оппозиция, на какое-то время объединившая в своих рядах практически всех молодых людей, не удовлетворенных общим положением дел в своей стране.

2 июня 1967 года в Западном Берлине произошло событие, положившее начало массовым движениям протеста на всей территории ФРГ. Во время демонстрации протеста против визита иранского шаха офицер западноберлинской полиции выстрелом в спину застрелил студента Бенно Онезорга (Benno Ohnesorg), впервые участвовавшего в акциях протеста.

После убийства Онезорга всю ФРГ захлестнула волна студенческих демонстраций, стычек с правоохранительными органами и акций саботажа, центральной фигурой и лидером которых был активист Руди Дучке (Rudi Dutschke).

Покушение на Руди Дучке

Рудольф Дучке вырос в ГДР, где после окончания школы поступил учиться на факультет журналистики. Критические замечания по поводу усиления милитаризма в восточногерманском обществе, сделанные им в одной из статей, привели к тому, что Дучке был исключен из вуза без права поступления в другие высшие учебные заведения ГДР.

В 1961 году, незадолго до строительства Берлинской стены, Дучке перебрался в Западный Берлин, где постепенно превратился в резкого критика капиталистической системы, став одним из основателей леворадикального Социалистического союза немецких студентов, принимавшего непосредственное участие в волнениях 1968 года.

Фото из архива: убийство студента Бенно Онезорга

11 апреля 1968 года на Дучке было совершено покушение — рабочий Йозеф Бахман подошел к нему на улице и несколько раз выстрелил в голову. На суде выяснилось, что Бахман действовал под влиянием крайне правой пропаганды бульварной газеты Bild — одного из изданий близкой к власти медиа-корпорации Axel Springer. Незадолго до покушения Bild опубликовала статью под названием «Остановите Дучке!».

После покушения Дучке был вынужден уехать со своей семьей из Германии. Вернувшись в конце 1970-х годов, он стал одним из создателей партии «Зеленых».

Последствия студенческого движения

Покушение на Руди Дучке стало одним из кульминационных событий 1968 года. После него студенческое движение протеста в Германии приобрело еще более радикальный характер, одновременно распадаясь на враждующие идео­логические секты вплоть до террористических мелких групп.

Одной из таких групп стала созданная в 1968 году Андреасом Баадером (Andreas Baader) и Ульрикой Майнхоф (Ulrike Meinhof) террористическая организация «Фракция Красной Армии», ответственная за ряд убийств и других кровавых событий 1977 года, вошедших в историю под названием «Немецкая осень».

Другие группы выступали за преобразование общества мирным путем. Многие из них стали основой для образования партии «зереных».

Юлия Сеткова

Тринадцать правильных фильмов о революции 1968-го

Неожиданные революционные мемуары Микеле «Спрута» Плачидо, снявшего отличную «Мечту по-итальянски» /Il grande sogno/ (2009) – фильм о студенческой революции 1968 года, сподвигли нас на составление хит-парада лучших картин на эту тему. Эталонных «Мечтателей» и «Забриски Пойнт», о которых дежурно вспоминают, когда заходит речь о революционной молодежи 60-х, в список мы включать не стали. Вообще, фильмов, отвечающих на вопрос, а что делала твоя родина с 1967-го по 1969-й, становится все больше. Русского кино в нем нет, хотя и наши люди выходили в назначенный час на Красную площадь тоже. Власти объявили о поддержке патриотического кино, но дадут ли под тех героев государственное финансирование? Или опять ограничимся первым полетом в космос?

«Перед революцией» /Prima della rivoluzione/ (1964) (Prima della rivoluzione, 1964, реж. Бернардо Бертолуччи)

Хорошая отправная точка в исследовании кино на тему 68 года – второй фильм Бернардо Бертолуччи: энергично рассказанная история молодого человека, запутавшегося в сильных чувствах – любви к Карлу Марксу и к своей буржуазной тете. Сюжет, запутавшийся в героях также, важен здесь не так, как атмосфера: пожалуй, это единственная игровая картина в этом списке , сделавшая главным объектом интереса воздух, в котором пахнет революцией. До революции, собственно, оставалось еще четыре долгих года. Большой срок, учитывая, что самому режиссеру было 22.

«Китаянка» /Chinoise, la/ (1967) (La chinoise, 1967, реж. Жан-Люк Годар)

История о том, как компания золотой парижской молодежи заперлась в квартире, чтобы изучать Мао, и что из этого вышло. Визионерская сатира Годара (парижские волнения начнутся только через год) отмечена совершенно убийственной иронией и фирменными авторскими парадоксами: согласно «Китаянке» студенческий бунт  – такая  же мелкобуржуазная гадость, как адюльтер.

«Земляничный манифест» /Strawberry Statement, The/ (1970) (The Strawberry Statement, 1970, реж. Стюарт Хагманн)

Вопреки распространенному заблуждению, что единственным режиссером, заинтересовавшимся студенческими волнениями в Штатах, был разменявший шестой десяток итальянский аристократ, сделавший «Забриски Пойнт», в самой Америке тоже снимали по горячим следам студийные игровые фильмы про революции в университетах. «Земляничный манифест» – художественная реконструкция событий, описанных в одноименной книге Джеймса Саймона Канена, документальной хронике студенческих бунтов, охвативших в конце 60-х главной рассадник американской революции – Колумбийский университет. Приз Каннского жюри за лучшую режиссуру.

«Холодным взором» /Medium Cool/ (1969) (Medium Cool, реж. Хэскелл Уэкслер, 1969)

Режиссерский дебют оператора «Пролетая над гнездом кукушки», «Аферы Томаса Крауна» и «Лиц» Джона Кассаветиса, считается памятником эпохи и занесен в почетный Национальный кинореестр, составляемый Библиотекой Конгресса из фильмов со статусом национального достояния американского народа. Здесь события разворачиваются уже на другой знаковой для 68 года площадке – съезде Демократической партии в Чикаго. Притом в буквальном смысле: Уэкслер отправился со съемочной группой в самую гущу заварухи, ставшей декорацией для любовного треугольника, исполненного в технике синема-верите. Шумное американское послесловие к «Фотоувеличению» Антониони.

«(Политических) оборотов в минуту» /R.P.M./ (1970) (R.P.M., реж. Стэнли Крамер, 1970)

Еще одна картина, которой можно разнообразить диету, состоящую из «Забриски Пойнт» и «Мечтателей» на закуску – драма с Энтони Маккуином в роли чересчур либерального профессора, пошедшего на поводу студентов-радикалов. Ничего выдающегося, но дух времени передан очень заразительно.

«Верным курсом» /Getting Straight/ (1970) (Getting Straight, реж. Ричард Раш, 1970)

Несправедливо забытый фильм тайного гения Нового Голливуда Ричарда Раша, автора «Псих-аут» и «Трюкача», с молодым Эллиотом Гулдом в роли аполитичного вьетнамского ветерана, мечтающего получить диплом, но оказавшегося в эпицентре разборок между революционными студентами и деканатом. Ситуацию осложняет роман ветерана с симпатичной активисткой.

«Если бы…» /If…/ (1968) (If…, реж. Линдсэй Андерсон, 1969)

После скандала 1968 года, когда Каннский МКФ был сорван группой хулиганствующих лидеров «новой волны», устроивших в Дворце кино левый дебош, буржуазное жюри решило перестраховаться и вручило «Золотую пальму» рассерженному англичанину Линдсею Андерсону за сюрреалистическую оду насилию с молодым и наглым Малколмом Макдауэллом в дебютной роли смутьяна, организовавшего маленькую революцию в закрытом британском интернате. Английская версия 1968-го года.

«Цвет воздуха – красный» /Le fond de l’air est rouge/ (1977) (Le fond de l’air est rouge, реж. Крис Маркер, 1977-1992)

Опус магнум главного документалиста Франции и пока что лучшая визуальная энциклопедия революционных 60-х вообще и 68-го года в частности. Документальное на этот раз подтверждение, как большая история может рождаться буквально из ничего, из воздуха. Точнее – из его особого состояния.

«Невыносимая легкость бытия» /Unbearable Lightness Of Being, The/ (1988) (The Unbearable Lightness of Being, 1988, реж. Филип Кауфман)

Опять 1968-й, на это раз по-чешски. Неожиданно хорошая адаптация романа Милана Кундеры про события Пражской весны с Дэниэлом  Дэй-Льюисом, Жюльет Бинош и советскими танками – пока что единственной русской приметой 1968 года, зафиксированной в мировом кино. Про советскую молодежь, вышедшую на Красную площадь в назначенный час в 1968-м фильм пока не сняли. А ведь надо.

«Призрачное лето 68-го» /Varljivo leto ’68/ (1984) (Varljivo leto ’68, реж. Горан Паскалевич, 1984)

А вот сербы про свою сняли, притом получилась одна из лучших югославских комедий из всех лучших югославских комедий, сделанных в 80-е. А таких было не мало.

«Милу в мае» /Milou en mai/ (1990) (Milou en mai, реж. Луи Малль, 1990)

Веселый взгляд на май 68-го от еще одного участника тех событий – Луи Малля, впрочем, больше увивавшегося вокруг «новой волны», чем ее седлавшего. Последнее отразилось и на этом фильме: действие происходит не в Париже, а во французской глубинке, где из-за всеобщих забастовок никак не могут похоронить одну богатую аристократку.

«Агент »Стрекоза«» /CQ/ (2001) (CQ, реж. Роман Копполла, 2001)

За сорок лет 1968-й год превратился в универсальный код, понятный каждому без перевода, как айфон, Бен Ладен или кока-кола. Такой 1917-й, только наоборот: на улице творится черт знает что, все бьют другу другу морды, мир рушится, но всем хорошо, всем весело. Блестящий дебют Романа Кополлы – человека, оказавшегося слишком ленивым, чтобы продолжить в том же духе – представляет собой лучшую рефлексию над этими четырьми цифрами, притом абсолютно киноманскую – источником вдохновения, восторга и  профессиональной зависти для Копполлы стала «Барбарелла», еще один фетиш 68-го. И вправду: киношники в 68-м действительно чувствовали себя очень хорошо, раз позволяли себе снимать такие фильмы.

«Постоянные любовники» /Amants reguliers/ (2006) (Les amants réguliers, реж. Филипп Гаррель, 2006)

Нынешним режиссерам остается лишь вздыхать и ностальгировать – состояния атмосферы, аналогичного 68-му, нет и не предвидится. Кому-то душно. Кого-то просквозило. Бертолуччи снимает «Мечтателей» – мечтательный, но стариковский взгляд на свою молодость. Филипп Гаррель, режиссер другого поколения, ответил фильмом-репликой – абсолютно о том же, Париже, любви и революции, и тоже с Луи Гаррелем в главной роли. Достоинства и недостатки фильмов – хороший предмет для обсуждения , но научись кино передавать запахи, мы бы не рекомендовали к просмотру ни первый, ни второй: когда в воздухе пахнет революцией, хочется, знаете ли, дышать полной грудью. А не зажимать нос.

как революция 1968-го положила начало феминизму второй волны

1968 год — время радикальных требований и несбывшихся надежд, эхо которого долетает и до нас. В издательстве «Альпина нон-фикшн» вышла книга Ричарда Вайнена «Долгий ‘68: Радикальный протест и его враги» о массовых протестах и восстаниях, которые в конце 1960-х внезапно охватили благополучные западные страны. Публикуем фрагмент, посвященный связи студенческого движения с появлением второй волны феминизма.

Протесты 1968-го выплеснулись из политики в личную жизнь, заставив многих усомниться в том, что эти сферы вообще можно обособить друг от друга. Переосмыслению подвергались любые вопросы, начиная с того, есть ли смысл в целибате католического духовенства, и закачивая тем, можно ли женщинам носить брюки в американских университетах. Действительно, 1 апреля 1968 года агенты ФБР в Луизиане на время отвлеклись от слежки за участниками антивоенных демонстраций, чтобы доложить начальству о том, что студентки Университета Нового Орлеана вопреки всем правилам приходят на занятия в брюках. Власти часто связывали новые формы половой морали с политическими беспорядками. Французское министерство внутренних дел, например, занималось подсчетом численности женщин, покидавших по утрам мужские общежития университета в Нантере, который стал эпицентром студенческого радикализма — только за одно февральское утро 1968 года были зафиксированы 132 такие дамы. Радикалы, в свою очередь, тоже исходили из того, что секс и революция взаимосвязаны. Член Революционной социалистической федерации студентов из Кембриджского университета, в котором только три из двух с лишним десятков колледжей принимали на учебу женщин, заявлял: «Причина французских событий очевидна: некоторым ребятам просто не нравилось, что им указывают, когда можно трахаться, а когда нет». Для некоторых женщин подобные разговоры служили подтверждением грубого мачизма, присущего «долгому 68-му». С их точки зрения, женские «освободительные» движения 1970-х стали реакцией против таких установок. Доказывая свою правоту, они ссылались на лидера организации «Студенты за демократические общество», который в 1967 году якобы говорил своим сподвижникам-мужчинам, что отношения с рабочими парнями нужно крепить, «совместно зажимая телок», или на лидера движения «Власть черным» Стокли Кармайкла, который, отвечая на вопрос о том, какой будет позиция женщин во время революции, отреагировал фразой: «Разумеется, они будут снизу».

Насильственные протесты, как иногда казалось, вытесняли женщин на второй план. Джо Фримен вспоминала, как в 1968 году ей сообщили, что чикагская газета, где она хотела работать, почти не нанимает в свой отдел городских новостей женщин, поскольку те непригодны для освещения уличных беспорядков. Том Хайден, участвовавший в чикагских протестах во время Национального съезда Демократической партии 1968 года, описывал случай, который, как представляется, ярко запечатлел дихотомию между агрессивными мужчинами и пассивными, сексуально уязвимыми женщинами: «В полусне я увидел нагую женщину, которая встала раньше. Я подумал: „Ей стоило бы вернуться обратно в постель”. Но в тот момент она тихо сказала: „Там, снаружи, мужчина с оружием”».

Но подобные дихотомии объясняют не все. Женщины нередко видели в политических движениях 68-го освободительный порыв, даже если это освобождение в ретроспективе оказывалось неполным. Среди активных участников радикальных движений женщин было меньше, чем мужчин, однако их доля здесь была больше, чем в других политических организациях. Более того, роль женщин в радикальном движении 1960-х резко контрастировала с их участием в более привычных формах политической деятельности, которое в то десятилетие сокращалось — например, число женщин в итальянском парламенте достигло своего минимального уровня именно в 1968 году. Важно отметить, что на мачизм 68-го негативно реагировали не только женщины — переосмыслением своего поведения тогда занялись и мужчины. Самым ярким свидетельством этого стало движение за освобождение геев, хотя даже гетеросексуальные мужчины, прежде ассоциировавшие сексуальные победы с политическим освобождением, в 1970-е нередко меняли свои прежние взгляды. Причудливым образом сам факт того, что они были предельно откровенны в выражении своих сексуальных устремлений, позволял ставить эти устремления под вопрос. Наконец, 68-й не ограничивался новыми подходами к взаимоотношениям мужчины и женщины. В некоторых ситуациях он открывал возможности и для того, чтобы ниспровергнуть саму идею семьи. Кто-то, несомненно, помнит один из самых шокирующих лозунгов итальянского 68-го: «Я хочу быть сиротой». Короче говоря, люди, бросавшие вызов традиционным формам сексуальных и семейных отношений, часто перенимали язык и манеру поведения других освободительных движений, при этом не желая ни присоединяться к ним, ни реагировать на них. Лучше всего их позицию описывает формула, предложенная Режи Дебрэ, пусть даже и в другом контексте: «Это была революция внутри революции».

Женщины и студенческое восстание

Парадоксы женской эмансипации были особенно заметны в университетах. С одной стороны, в 1960-е присутствие женщин в этих учреждениях заметно увеличилось — хотя в США, где они составляли почти половину студенчества уже в 1920-е годы, женская экспансия в сфере высшего образования была ненадолго прервана послевоенным снижением их численности в вузах. Быстрее всего развивались гуманитарные и социальные науки, которые и привлекали основную часть женщин; а создаваемые в 1960-е годы учебные заведения с самого начала предполагали совместное обучение полов. Но, с другой стороны, для чего женщины поступали в университеты? И если они получали образование для последующей профессиональной карьеры, то можно ли было им рассчитывать на равные с мужчинами возможности в плане трудоустройства? В 1920-е годы образование иногда выступало в качестве альтернативы замужеству — прежде всего, в тех странах, которые в Первую мировую войну понесли большие потери мужского населения. Но к 1960-м годам университеты превратились, по выражению Жермен Грир, преподававшей в Уорике с 1968-го по 1972-й, «в заведения, где [женщинам] в ожидании замужества можно было приобрести диплом». Многие женщины после студенческой скамьи на несколько лет устраивались в конторы, где выполняли разнообразную второстепенную и малозначительную работу. Тем самым они поддерживали мужей, которые либо учились дальше, либо выстраивали профессиональную карьеру. И так продолжалось до рождения детей.

Само распространение женского образования привлекало внимание к тому, до какой степени путь женщины отличается от пути мужчины. Цитадели привилегий оставались преимущественно мужскими. В середине 1960-х только 5 % американских университетов не принимали женщин, но в этом ряду оставались почти все университеты Лиги плюща. Первые девушки, поступившие в Йельский университет — аспирантура для них была открыта в 1966 году, а бакалавриат через год, — обнаружили, что студенческая жизнь там по-прежнему вращалась вокруг мужских братств и клубов. Линда Тинкэм обратила внимание на асимметрию в мужском и женском высшем образовании в Великобритании: по ее оценкам, в начале 1960-х в Оксфорде и Кембридже обучались 4 002 мужчины и всего 593 женщины. В то же время, отмечала она, в педагогических колледжах, где готовили учителей, доминировали женщины. Здесь один преподаватель приходился на большее число студентов, чем в университетах, а процесс обучения был менее интересным. Размышления Тинкэм были опубликованы в сборнике, посвященном политическому возвышению студенчества, причем эта книга красноречиво свидетельствовала о распределении власти не только в высшем образовании, но и в среде самих радикальных левых. Одиннадцать из двенадцати эссе, вошедших в сборник, были написаны мужчинами. И если Тинкэм в своем тексте сосредотачивается только на проблемах колледжа, в котором училась сама, то ее соавторы-мужчины, в основном выпускники самых престижных учебных заведений, предлагают масштабные эссе, темы которых демонстрируют немалую самоуверенность. Так, Робин Блэкберн, окончивший Оксфордский университет, представил текст под названием «Краткий справочник по буржуазной идеологии», а Перри Андерсон, выпускник Итона и также Оксфорда, посвятил свою работу «составным частям национальной культуры».

Как ни странно, но проявления мужского благородства порой гарантировали женщинам определенную, хоть и ограниченную, степень влияния — и это изменилось только с приходом студенческого радикализма конца 1960-х. Когда студенческая жизнь вращалась вокруг комитетов, конференций и формальных голосований, к женщинам в основном относились покровительственно, но за ними оставляли, по крайней мере, какие-то возможности быть услышанными — хотя бы из-за того, что именно им обычно поручалось составление протоколов, фиксирующих принятые решения. Студенческие союзы в английских и американских университетах нередко отдавали некоторые управленческие должности женщинам. Но со временем новый мир сексуального радикализма пришел даже в Королевский колледж Лондона: в 1973 году там упразднили должность «леди вице-президента» и учредили Общество геев.

В разгар студенческих протестов «генеральные ассамблеи» — шумные сборища, на которых женщины нередко чувствовали, что их просто «затыкают», — зачастую заменяли формальные собрания учащихся. «Понадобились годы, прежде чем я набралась смелости выступать перед генеральной ассамблеей, — вспоминала девушка-троцкистка из Швейцарии. — А до этого мы [женщины] просто делали кофе и штамповали отчеты». Мужчины часто ущемляли даже тех женщин, которые занимали официальные позиции в студенческом движении. В 1967 году Доминика Базир, которая возглавляла общество студентов-географов в Сорбонне, была немало удивлена, обнаружив свою подпись под опубликованным в Le Monde письмом в поддержку действий арабских государств во время «шестидневной войны». Оказалось, что его подготовил товарищ Доминики, который подписался ее именем, даже не посоветовавшись с ней. Составляя доклад о «волнениях» в Эссекском университете в 1972 году, Ноэль Аннан писал:

«Насколько я понимаю, президент [студенческого союза] была в этот момент нездорова, а активисты, по-видимому, не удосужились посоветоваться с ней, преисполнившись решимости действовать в обход союзного исполнительного комитета. На тот момент ни она лично, ни исполнительный комитет в целом не обладали достаточным политическим опытом: в итоге она не сумела выполнить то, что обещала». Аннан объяснял беспорядки действиями «небольшого числа дикарей, не принадлежавших к какой-либо политической группе, но благодаря личным качествам периодически бравших на себя ведущую роль». Аннан был учтивым и либеральным человеком, но в своем докладе он воспроизводит общепринятое допущение, согласно которому главными действующими лицами в любом университете, причем по обе стороны баррикад, должны быть мужчины. Он хвалил Эссекский университет за то, что среди его преподавательского состава были «исключительно гениальные джентльмены», характеризуя, в частности, социолога Майкла Манна как «красноречивого и притягательного оратора». Аналогичным образом и президент Национального союза студентов исходил, по-видимому, из того, что женщинам предстоит быть растерянными и пассивными наблюдателями мужских протестов. Волнения в Лондонской школе экономики он оценивал следующим образом: «Несколько здешних профессиональных публицистов всегда были готовы выступить в роли заспанной дамочки, которая не знает, против чего протестует, но при этом кричит в микрофон, что готова бороться до победного конца».

Тот факт, что женщины по сравнению с мужчинами играли менее заметную роль в радикальном движении, особенно в наиболее драматичные моменты конца 1960-х, не означает, что дух 68-го был примитивно «антифеминистским». Даже будучи меньшинством, женщины 68-го играли более значимую роль, чем это было присуще им в традиционной политике. Среди студентов, арестованных в 1968 году после захвата Туринского университета, на женщин пришлась третья часть, хотя среди политически активного населения их число не превышало одной пятой. В Швейцарии женщины составляли лишь 16–17% кандидатов в Национальный совет, но доля тех, кто был вовлечен в деятельность радикальных движений, была как минимум вдвое больше. В студенческой фракции французской Объединенной социалистической партии в начале 1960-х на одну девушку приходилось пятеро парней, в начале 1968-го — лишь четверо, а к концу того же года — всего трое. Подъем радикального феминизма после 1968 года, по крайней мере отчасти, можно рассматривать — используя любимое выражение социологов того времени — как «революцию растущих ожиданий».

Во время студенческих протестов секс, эмоции и политика нередко переплетались самым замысловатым образом. Захваты университетов означали, что молодые люди оказывались запертыми в небольших помещениях без какого-либо внешнего надзора. Для девушек такие моменты порой бывали неприятными: по воспоминаниям некоторых, их оскорбляли или подбивали раздеться. Однако Лаура Деросси — одна из немногих женщин, чья роль была заметной в захвате Туринского университета, — настаивала на том, что эта вынужденная близость шла рука об руку с ощущением освобождения. Студенты, которые привыкли извиняться, случайно наступая кому-то на ногу, теперь лежали друг на друге или сидели друг у друга на коленях. Они часто обнимались, но Деросси не помнила ничего «раздражающего» — молодые люди не пытались «показать себя жеребцами». «Такое поведение как будто бы вдруг запретили», — говорит она. Из того, что в повседневной жизни женщинам приходилось соблюдать больше ограничений, чем мужчинам, вытекало любопытное следствие: для девушек во время захватов «эмансипация» зачастую просто означала возможность делать то, что юношами воспринималось как должное — не спать всю ночь, прилюдно ругаться, бросать окурки на пол. У женщин подобный новый опыт сопрягался с сильными эмоциями. Мужчины же, убежденные, что их позиция основана на более конкретных способах политического участия, иногда считали столь эмоциональную реакцию «иррациональной». Колин Крауч вспоминал встречу студентов через год после «беспорядков» в Лондонской школе экономики, на которой «одна девочка» произнесла речь: «Ее основной посыл заключался в том, что за все время учебы в ЛШЭ единственный „настоящий” и „действительный” опыт она приобрела во время той сидячей забастовки».

Феминизм второй волны

Истоки того интеллектуального течения, которое позднее будет названо «феминизмом второй волны», можно обнаружить уже в начале 1960-х годов. Для него был характерен широкий интерес к социальному и культурному притеснению женщин, который отличал эту версию феминизма от феминизма первой волны, в основном занятого вопросами избирательных прав. В США Бетти Фридан в книге «Мистика женственности» (1963) заявляла, что в основе угнетения женщин лежит превознесение брака и культ «домашнего очага». В 1966 году Фридан помогала создавать Национальную организацию женщин.

Книга Фридан повествовала о белых женщинах из среднего класса, проживавших в благополучных пригородах. Однако белым женщинам, участвовавшим в кампании за гражданские права на Юге, в полной мере довелось осознать ту остроту, которую расовые различия придавали отношениям между полами. Даже в конце 1960-х, причем на Севере, осведомитель ФБР мог назвать студентку-активистку «негролюбкой» из-за того, что она «всегда широко улыбается, когда мимо проходит чернокожий мужчина». Пафос равенства, вдохновлявший борьбу за гражданские права, был усвоен феминизмом. Однако взаимоотношения между движениями за сексуальное освобождение и расовое равноправие были сложными. Так, некоторые женщины, по-видимому, находили какое-то утешение в женском движении после того, как их — наряду с белыми мужчинами — изгнали из руководства Студенческого координационного комитета ненасильственных действий.

У западноевропейских феминисток была собственная история. Отчасти это обусловлено тем, что холодная война и экономическое процветание, которому в анализе Фридан придавалось столь большое значение, в Европе влекли за собой иные последствия, чем в Америке. Особенно сложный набор факторов воздействовал на становление французских феминисток начала 1960-х годов. Некоторые из них состояли в коммунистической партии, испытывая на себе влияние странной смеси эгалитаризма, особенно в сфере трудовых отношений, и пуританской морали — их партия не одобряла аборты и призывала не пользоваться, следуя «методу Ламаза», обезболивающими во время родов. Многие читали «Второй пол» Симоны де Бовуар (1949) — книгу, французский оригинал которой был более радикальным, чем ее первый английский перевод.

первая субкультурная революция – тема научной статьи по истории и археологии читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

ЧЕЛОВЕК. КУЛЬТУРА. ОБЩЕСТВО

УДК 323.

R.G. Abbasov1, V.P. Rimskiy1,2

‘Белгородский государственный институт искусств и культуры, Россия, 308033, Белгород, ул. Королева, 7

2Белгородский государственный национальный исследовательский университет, Россия, 308015, г. Белгород, ул. Победы, 85

:State Institute of arts and culture, 7 Koroleva St, Belgorod, 308033, Russia 2Belgorod State National Research University, 85 Pobeda St., Belgorod, 308015, Russia

E-mail: [email protected]; [email protected]

Аннотация

В статье рассматривается феномен «революции 1968 года», которая в действительности была сложным и длительным процессом (на протяжении почти десяти лет — с середины шестидесятых до середины семидесятых годов ХХ века), сложилась из многообразных событий на большом пространстве Америки и Европы, включая и периферийные «социалистические страны». 1968 год и события «студенческой весны» в Париже стали символом этой революции, которую авторы рассматривают в качестве субкультурной.

Abstract

The youth movement of the 60s-70s in Western Europe and the USA, the «cultural revolution» in China directly addressed the ideas, images and symbols of revolutionary Soviet mythology. Mass culture, Soviet practices of direct participation in politics and youth subcultures, probably, are not accidentally linked in one spatio-temporal and active field.

The article deals with the phenomenon of the «revolution of 1968», which was in fact a complex and long process (for almost ten years — from the mid-sixties to mid-seventies of the twentieth century), has developed from a variety of events in a large area of America and Europe, including the peripheral «socialist countries». 1968 and the events of the «student spring» in Paris became a symbol of this revolution, which the authors consider to be subcultural. This revolution, like the subsequent ones, which in many respects continued it, has an ambivalent character, generates dichotomies that require a practical withdrawal and theoretical explanation.

Ключевые слова: «студенческая революция 1968 года», субъект революций, контркультура, субкультуры, субкультурные революции.

Keywords: «student revolution of 1968», the subject of revolutions, counterculture, subcultures, subcultural revolutions.

На фоне столетнего юбилея Великой Русской революции ушла в день не менее символическая дата — пятьдесят лет со дня «студенческой революции 1968 года», которую связывают по преимуществу с символическими событиями «молодёжного бунта» в Париже. Поэтому у нас есть все основания обратиться к событиям 1968 года, «одной из самых мифологически нагруженных дат XX столетия» [6], которые в научной и философской литературе имеют самые различные трактовки. А.С. Кустарёв пишет: «Одни горюют по сорвавшейся революции, другие насмехаются над ее ребяческой наивностью и называют ее «начитанной (angelesene: Гюнтер Грасс) революцией»; третьи считают ее карнавальным бунтом; четвертые с искренним сожалением или со злорадством замечают, что ничего, кроме контрреволюции, этот всплеск не принес, и глубокомысленно добавляют, что так, дескать, бывает всегда; пятые уверяют, что революция на самом деле победила как «культурная революция», и считают это большим достижением; наконец, шестые, наоборот, сожалеют о том же, поскольку ничего, кроме распущенности, это, дескать, не принесло, и так далее — каталог открыт для дополнений (курсив везде наш — авт.)» [7]. Джованни Арриги, Иммануил Валлерстайн, Теренс Хопкинс [3] называли эту революцию, вызванную конфликтом системных (официальные институции капитализма) и антисистемных сил и движений (старые и новые социалистические, левые и прочие антикапиталистические формальные и неформальные структуры), «мировой революцией».

Уже здесь очевидно, что эта революция, как и последующие, во многом продолжившие её, носит амбивалентный характер, порождает дихотомии, требующие практического снятия и теоретического объяснения. Вот эти самые приблизительные дихотомии: сорвавшаяся революция — карнавальная революция; наивная революция — культурная революция; всемирная революция — контрреволюция; и т. п. Такая поверхностная культурная феноменология легко реконструируется по описаниям их событийности в многочисленных исследованиях и на основе документов эпохи.

Субкультурные стили, символы и мифы проявились в массовых революционных событиях и в деятельности революционных субъектов уже в начале нашего, XXI века, определив их неповторимую «карнавальную» феноменологию. Нам могут возразить, что все революции амбиваленты, так как в кризисных, революционных трансформациях обнажаются как глубинные, так и внешние противоречия социокультурных систем, которые и «снимаются» в революциях. В.И. Ленин писал: «Революции — праздник угнетенных и эксплуатируемых. Никогда масса народа не способна выступать таким активным творцом новых общественных порядков, как во время революции» [8, с. 103]. Амбивалентность всегда рассматривали как характеристику праздников и карнавалов, что ещё раз говорит о субкультурности всех революций (и особенно порубежных).

Это определяется особой системной характеристикой радикальных социокультурных трансформаций, каковыми являются революции. Ж. Делёз и Ф. Гваттари, ссылаясь на идеи синергетики, писали о специфике революционного детерминизма: «В исторических феноменах, подобных Революции 1789 года, Коммуне, Революции 1917 года, всегда есть что-то от события, несводимого к социальному детерминизму и причинным рядам. Историков не устраивает это обстоятельство: они восстанавливают причинность задним числом. Но событие само по себе состоит в обособлении или в разрыве с различными видами причинности: это бифуркация, отклонение от законов, нестабильное состояние, которое открывает новый спектр возможностей… В этом смысле событие может быть оспорено, пресечено, воспроизведено заново, предано: оно не содержит в себе чего-то непреодолимого. Только ренегаты говорят: это пройденный этап» [5, с. 69]. Таким образом, в революциях открываются самые многообразные возможности и пути их реализации: от победы до контрреволюции. Но другие альтернативы никогда не устраняются до конца и всегда могут возобновиться в других условиях.

При всей пестроте интерпретаций «события 1968 года», так или иначе, получают статус революционных, и от них протягиваются смысловые и процессуальные цепочки к

«событиям 1989 года» — к «бархатным» революциям в СССР и Восточной Европе и далее, к революционным, «цветным революциям» начала нового тысячелетия. Как писали Ж. Делёз и Ф. Гваттари: «Детей 68-го можно найти повсюду, хотя они сами этого не осознают, и каждая страна порождает их на свой манер… И сохраняют какую-то открытость, нечто возможное». Они приводят меткую характеристику актёра Микки Рурка, который характеризует революционных шестидесятников: «В нем сочетается уличная и университетская культура. И именно это сочетание сводит его с ума» [5, с. 71, 72]. Вот эта амбивалентность субкультурных революционеров (университетских студентов и уличных хулиганов), объединённых в сообщества, определила и события всех рассматриваемых социокультурных трансформаций последних десятилетий.

Наиболее интересной и одновременно противоречивой, доступной фальсифицирующей критике, является трактовка этих революционных событий И. Валлерстайном с коллегами. Так, Джованни Арриги, Иммануил Валлерстайн, Теренс Хопкинс в этой связи писали: «Если верить сообщениям прессы, участники массовых акций, прокатившихся в 1989 году по Восточной Европе, любили переворачивать «89», превращая это число в «68». Тем, кто придает политическое значение этой символичной игре цифр, интересным покажется и вопрос о противоположных идеологических репрезентациях двух великих дат, ибо, в то время как 1968-й был «антикапиталистическим», 1989-й оказался в той же мере «капиталистическим» [3]. Интересно, что театральный дискурс (перформанс) здесь прямо указывает на субкультурный и эстетический характер этих революционных событий.

Можно привести и понимание самим И. Валлерстайном места и роли 1968 года в сети революционных событий последних пятидесяти лет, который интерпретирует революции в терминах синергетики (как бифуркации): «Конкретным символом первой бифуркации можно считать результат мировой революции 1968 г., продолжавшейся до так называемого падения коммунистических порядков в 1989 г., которые можно считать второй бифуркацией. В многочисленных локальных проявлениях мировая революция 1968 г. была, конечно же, восстанием против капиталистической цивилизации и её непосредственной главной опорной структуры — Соединённых Штатов, с которыми СССР, считалось, вступил в тайный сговор» [4, с. 171]. Разделяя его критический пафос в отношении капитализма, отметим, что сама такая трактовка революций носит уязвимый и противоречивый характер. Противоречивая теория революций И. Валлерстайна, одного из именитых западных «шестидесятников», развитая им в контексте мир-системного анализа и опровергающая все выше приведённые нами типологии революций заслуживает более пристального рассмотрения.

А.И. Фурсов называет его трактовку «мировой революции» 1968 года «священным мифом мир-системного анализа». Он так её характеризует: «Революция 1968 г., под которой в MCA понимается взрыв, происшедший спонтанно и почти одновременно в Нью-Йорке, Париже, Нью-Мехико, Праге, Италии, Дакаре, Калькутте и Пекине, занимает особое место как в валлерстайновской схеме развития мира после 1968 г., так и в его подходе к революциям вообще. Согласно Валлерстайну, в истории были только две мировые революции, одна — в 1848 г., вторая — в 1968 г. … Валлерстайн считает 1989-1991 гг. поворотным пунктом современной эпохи. Отсюда — задача: решить, каким конъюнктурам и структурам соответствуют эти два события. Например, конец коммунизма как конец эры. Какой эры? 1945-1989 гг.? 1917-1989 гг.? 1789-1989 гг. или 1459-1989 гг.? Валлерстайн выбирает период 1789-1848-1989 гг.» [11, с. 55, 64]. Мы не будем приводить все критические аргументы А. И. Фурсова, но уже сам выбор И. Валлерстайном основных революционных вех в «историческом капитализме» говорит о том, что это были всё те же «модернизации модерна», о которых мы писали в предыдущей статье [1]. При этом модерн как цивилизация в нашей трактовке оказывается гораздо объёмнее и глубже валлерстайнов-ских понятий «исторический капитализм» или «капиталистическая мир-экономика». Он и

в своей популярной книге, процитированной нами, пишет о «капиталистической цивилизации», но цивилизация модерна не сводится к «капитализму», что часто демонстрирует мир-системный анализ.

Для нас более приемлема трактовка типологической специфики революционных событий 60-70-х годов, данная А.С. Кустарёвым, нашим отечественным «шестидесятником» и диссидентом: «Чем дальше мы удаляемся от этой эпохи, тем лучше видно, что по своей сущности и смысловому (хотя, может быть, и не энергетическому, во всяком случае, в Европе) масштабу эта коллизия сопоставима с несколькими всемирно-историческими коллизиями прошлого: революциями начала ХХ века (символическая дата 1917), революциями середины

XIX (символическая дата 1848), революциями конца XVIII века — французской и американской (1789). А также и более ранней протестантской революцией, наиболее ярко обозначенной политическими событиями в Англии середины XVII века» [7]. Но что всё же отличает все эти революции модерна? Почему субкультурность, по нашему мнению, является специфическим маркером именно для революций 60-90-х годов ХХ века и рубежа тысячелетий?

В марксистской теории таким специфицирующим инструментом служили «классы» и «классовый подход», который требовал указания на «субъект революции»: отсюда и происходили номинации «буржуазных», «буржуазно-демократических», «пролетарских», «национально-освободительных» и т. п. революций. Революционные, консервативные (неоконсервативные), реакционные и фундаменталистские «волны» в культурно-цивилизационных процессах определяются не столько некими устойчивыми социальными структурами типа «классов», а субкультурами и субкультурными стратификациями, «задаются» ими. Субъект революций, на наш взгляд, всегда связан не столько с «классами» и «социальными группами», как это утверждается в марксистской и немарксистской социально-политической методологии, а именно с субкультурными сообществами, в которых объединение людей проходит не на основе «социально-экономических», «идеологических» или «политических» интересов, но вовлечение в революционные события и процессы реализуется по ментальным сопричастиям и культурно-антропологическим сопряжениям. Всё это наиболее полно проявляется в революциях второй половины ХХ века и рубежа тысячелетий, охвативших все основные регионы мира, что и позволяет нам говорить об их субкультурной природе. И когда мы именуем рассматриваемые здесь революции в качестве «субкультурных», то предполагаем, что их субъектом и были многообразные «субкультурные сообщества» (прежде всего, молодёжные). И действительно, во всех революциях не весь целиком «класс», а лишь его определённые сообщества и страты, связанные общими ментальными установками, образом и стилем жизни, культурными практиками, выполняют эту революционную миссию.

Можно привести пример, как в событиях затянувшейся «весны 1968 года» в Польше таким субъектом стали польские рабочие и служащие верфи в Гданьске, создавшие профсоюз «Солидарность», а в СССР — шахтёры, стучавшие касками на «горбатом мосту». При этом другие представители «самого передового класса» оставались пассивными. Когда И. Валлерстайн в качестве социальной базы революции 1968 года рассматривает новый «интеллектуальный рабочий класс» Европы и США (инженеров, управленцев, исследователей), то почему-то не объясняет того факта, что именно студенческие сообщества, первичный субстрат воспроизводства «интеллектуального рабочего класса», составили костяк революционного субъекта в этих революционных событиях.

Да, во всех этих революциях огромную основную субъектную роль играла молодёжь, прежде всего, студенческая. Именно в студенческой революции 60-70-х годов

XX века родился феномен молодёжной контркультуры [10], позже быстро присвоенный капитализмом и распавшийся в условиях коммерческой и медийной адаптации на множество «молодёжных субкультур» [9]. Здесь надо имеет в виду не только молодежные контркультуры и субкультуры повседневности и массовой культуры, которые на рубеже столетий существенно трансформировались по сравнению с 70-80-ми годами ХХ века, но и

большой спектр политических, религиозных, художественных и т. п. субкультур, возникновение которых было реакцией на «оранжевые революции» на посттоталитарном пространстве Восточной Европы и бывшего СССР.

Но и с молодёжью и студентами не всё так просто: исследователи отмечают, что молодёжь всегда была и будет основным субъектом во всех революционных событиях (теории «молодёжного бугра»). Тогда почему именно эти революции мы рассматриваем в качестве субкультурных?

Во-первых, потому, что именно на рубеже 50-х и 60-х годов ХХ века окончательно оформился тот феномен «массового общества» и «массовой культуры», о котором философы писали ещё в начале века, так как массофикация общества и культуры началась ещё в XIX столетии.

Эти революции не ограничивались участием в них «старых» антикапиталистических субъектов революционного действия, представленных социал-демократами и коммунистами всех оттенков (от поклонников КПСС до сторонников Мао и Че Гевары), но здесь впервые появляются новые субкультурные субъекты, объединённые не в традиционные «партии» на основе «классовых стратификаций», а в массовые движения. «Событие порождает новый образ жизни, оно производит новую субъективность (новое отношение к телу, времени, сексуальности, среде, культуре, работе…). Общество должно быть способно создать новые коллективные устройства (agencements), соответствующие новой субъективности, оно должно желать, чтобы этот сдвиг произошел. Именно в этом заключается настоящее «преобразование»» [5, с. 70], — писали Ж. Делёз и Ф. Гваттари. Феминистское, антирасистское, гомосексуальное, экологическое движения — это всё оттуда, из революций рубежа 60-70-х.

Но что тогда подвигло самые широкие протестные движения 60-70-х годов прошлого века на новую, «внеклассовую» субкультурную революцию массового общества?

Синергийность революционных процессов, когда в условиях революционных возмущений открывается самый широкий спектр возможностей, определяет и множественность аттракторов, направлений революционных процессов в открытых нелинейных системах и многообразие субкультурных акторов. Амбивалентность революционных флуктуаций определила и ситуативность (случайность, анархичность) субкультурных революций, и одновременно их проективность (заданность, лабораторность, искусственность, технологизация).

Но тогда какова была скрытая телеология субкультурных революций поздней современности, определяющая их явную феноменологию?

Ответ, на наш взгляд, кроется в том анализе, который представлен Х. Арендт сразу же после рассматриваемых нами событий (частично мы об этом упоминали выше, сейчас вынуждены немного повториться). Характеризуя студенческие бунты как глобальный феномен, она писала о субкультурных практиках и лозунгах этих революционеров: «Новых воинствующих активистов клеймили как анархистов, нигилистов, красных фашистов, нацистов и (намного более обоснованно) как «луддитов», а студенты отвечали столь же бессодержательными ярлыками — «полицейское государство» или «скрытый фашизм позднего капитализма» и (намного более обоснованно) «общество потребления»… Единственный позитивный политический лозунг, выдвинутый новым движением, — призыв к «демократии участия», нашедший отклик по всей планете и составляющий самый важный общий знаменатель бунтов на Востоке и на Западе, — происходит из лучшего, что есть в революционной традиции, — из системы Советов (выделено нами — авт.), вечно терпящего поражение, но единственного подлинного результата всех революций начиная с XVIII века. Но никакой отсылки к этой цели ни на словах, ни по существу нельзя найти в учениях Маркса и Ленина, которые оба, напротив, стремились к обществу, в котором необходимость в публичном действии и в участии в публичных делах «отмерла бы» вместе с государством (выделено нами, но здесь она абсолютно неправа — авт.)» [2, с. 20, 29-30]. Здесь

речь идёт о том, что в робкой, зачаточной форме идея прямого публичного действия и участия в публичных делах, практики самоорганизации, родившиеся в большевистских Советах, вновь была заявлены как цель новых революций именно в событиях 1968 года.

Молодежное движение 60-70-х годов в Западной Европе и США, «культурная революция» в Китае прямо обращались к идеям, образам и символам революционной советской мифологии. Массовая культура, советские практики прямого участия в политике и молодежные субкультуры, вероятно, неслучайно увязываются в одном пространственно-временном и деятельном поле. Куда же исчезли эти робкие практики демократии прямого участия и ненасильственного действия?

Список литературы References

1. Аббасов Р.Г., Борисова О.С., Римский В.П. Великая Русская революция: модернизация Модерна? // Научные ведомости БелГУ. Серия «Философия. Социология. Право». — № 24 (273). -Вып. 42. — Белгород, 2017. — С. 78-87.

Abbasov R.G., Borisova O.S., Rimsky V.P. the Great Russian revolution: modernization of Modernity? // Scientific statement BSU. Series «Philosophy. Sociology. Right». — № 24 (273). — Issue. 42. -Belgorod, 2017. — P. 78-87.

2. Арендт Х. О насилии. — М., 2014.

Arendt H. On violence. — M., 2014.

3. Арриги Дж., Валлерстайн И., Хопкинс Т. 1989-й как продолжение 1968-го // Неприкосновенный запас. — 2008. — № 4 (60). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2008/4/arr2.html.

Arrighi George., Wallerstein, I., Hopkins, T. 1989 as a continuation of 1968 // neprikosnovennyi zapas. — 2008. — № 4 (60). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2008/4/arr2.html.

4. Валлерстайн И. Исторический капитализм. Капиталистическая цивилизация. — М., 2008.

Wallerstein I., Historical capitalism. Capitalist civilization. — M., 2008.

5. Делёз Ж. Мая 68-го не было. — М., 2016.

Deleuze G. May’ 68 was not. — M., 2016.

6. Калинин И.А. Неслучившаяся революция или революция non-stop? // Неприкосновенный запас. 2008. № 4 (60). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2008/4.

Kalinin I. A. non-Incident revolution or non-stop revolution? // Emergency ration. — 2008. — № 4 (60). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2008/4.

7. Кустарёв А.С. Сорок лет спустя // Неприкосновенный запас. — 2008. — № 4 (60). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2008/4/ku3.html.

Kustarev A.S. Forty years later // Emergency ration. — 2008. — № 4 (60). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2008/4/ku3.html.

8. Ленин В.И. Две тактики социал-демократии в демократической революции // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5-е. — Т. 1. — М., 1960. — С. 1-131.

Lenin V.I. Two tactics of social-democracy in the democratic revolution // Lenin V. I. Poln. Coll. Op. Ed. 5. — T. 1. — M., 1960. — Pp. 1-131.

9. Римская О.Н., Римский В.П. Методология исследования субкультур в социально-гуманитарных науках. Статья 4. Конфигурации молодежных субкультур в пространстве российского региона // Научные ведомости БелГУ. Серия «Философия. Социология. Право». — № 20 (91). -Вып. 14. — Белгород, 2010. — С. 70-78.

Rimskaya O.N., Rimskiy V.P. methodology of research of subcultures in social Sciences and Humanities. Article 4. Configurations of youth subcultures in the space of the Russian region // Scientific Bulletin of BelSU. Series «Philosophy. Sociology. Right». — № 20 (91). — Issue. 14. — Belgorod, 2010. — P. 70-78.

10. Рошак Т. Истоки контркультуры. — М., 2014.

Roszak T. The Origins of the counterculture. — M., 2014.

11. Фурсов А.И. Капитализм сквозь призму мир-системного анализа (о работах Имманиула Валлерстайна и мир-системном анализе) // Валлерстайн И. Исторический капитализм. Капиталистическая цивилизация. — М., 2008. — С. 6-72.

Fursov A.I. Capitalism through the prism of world-systems analysis (Imanila on the works of Wallerstein and world-system analysis) // Wallerstein I. Historical capitalism. Capitalist civilization. -M., 2008. — P. 6-72.

Май 1968 в Китае

Существует мнение, что насилие, происходившее в 1968 году, было вызвано не естественным развитием студенческого движения, а провокациями, организованными под непосредственным руководством Мао Цзедуна. Целью их было внедрение рабочих элементов в студенческое движение для последующей атаки его изнутри.

Как бы то ни было, дальнейшие события развивались с колоссальной скоростью. Ночью 23 апреля участники Цзинганшаньскогополка заняли конференц-зал университета. Внезапное нападение нарушило планы их противников. Начались вооружённые столкновения с применением холодного оружия. Команда пропагандистов, отправленная в университет, пыталась примирить сражающиеся стороны, но безрезультатно.

На протяжении апреля и мая проходили бои между двумя группировками студентов. Стороны периодически прибегали к захвату заложников. Наиболее значительное сражение этого периода противостояния произошло 30 мая 1968 года. Радикально настроенный лидер Цзинганшаньского полка Куи Та-фу намеревался решительным ударом полностью уничтожить оппонентов. Студенты разработали полноценный план военного наступления. Однако ни одной из сторон не удалось в тот день добиться быстрого успеха. Бои затянулись, появились убитые. В итоге ценой значительных потерь Куи Та-фу всё же удалось одержать победу над Полком 14 апреля.

Бессмысленная эскалация насилия вызывала отторжение среди значительной части студентов и преподавателей. На следующий день после битвы, 30 мая, многие из них покинули кампус. Часть студентов предпочла остаться на территории Цинхуа, забаррикадировавшись в зданиях для защиты от агрессивных групп активистов.

События 30 мая стали последним актом открытого противостояния сторон. После этого фракции заняли различные части кампуса (Полк 14 апреля обосновался в юго-восточной части, а Чинканщинский полк — на северо-западе) и перешли к позиционной борьбе. Недостаток вооружения вынудил студентов начать производство оружия и боеприпасов прямо на занятых позициях.

Летний переход к позиционной войне привел также к тому, что стороны начали использовать огнестрельное оружие. Таким образом, противостояние в Цинхуа достигло нового уровня ожесточения. Стрелки с обеих сторон занимали выгодные позиции и вели прицельный огонь по противнику. Положение теперь больше напоминало уличные бои во время Второй мировой, чем акции протеста.

Один из участников столкновений приводит такую статистику. К концу июля 1968 года в боях принимало участие около 400 человек с обеих сторон. Из них только 300 были студентами, еще около 100 человек прибыли в кампус извне и присоединились к противоборствующим сторонам. Незначительное численное преимущество было на стороне Чинканщанского полка.

Почему в 1968 году по всему миру начали бунтовать студенты

«Мы не хотим жить в мире, где за уверенность в том, что не помрешь с голоду, платят риском помереть со скуки», «Будьте реалистами, требуйте невозможного!», «Ты нужен шефу, а он тебе – нет», «В обществе, отменившем все авантюры, единственная авантюра – отменить общество!», «Как ни проголосуешь на плебисците, все равно из тебя сделают козла», «Мы не будем требовать: мы придем и захватим».

Эти лозунги, появившиеся на стенах парижских университетов в мае 1968 года, многократно запечатленные на фото и видео, лучше любых цитат из речей политиков и участников событий отражают дух того мятежного года. Беспорядки, протесты, студенческие демонстрации охватили в 1968‑м почти весь западный мир: на баррикадах в Париже и Риме студенты дрались с полицией, в США многотысячные толпы американцев, белых и негров, требовали прекратить войну во Вьетнаме и уравнять в правах всех граждан вне зависимости от цвета их кожи. Дух мятежа проник и за железный занавес: взбунтовались студенты Варшавского университета, начались массовые протесты молодежи в Белграде, и апофеозом стала Пражская весна.

Почему российские студенты не торопятся на баррикады

Волны протеста докатились и до далеких Бразилии с Ямайкой; даже в Пакистане молодежь вышла на улицы, и в результате там ушел в отставку верный союзник США президент Мухаммед Айюб Хан. Казалось, для молодых нет ничего невозможного. Еще чуть-чуть – и прогнивший мир рухнет, а на его обломках люди доброй воли выстроят новый, справедливый мировой порядок.

Ничего этого не случилось. Вместо того чтобы прогнуться под них, мир переделал молодых бунтовщиков под себя. Один из лидеров «Красного мая» во Франции Даниэль Кон-Бендит – сегодня умеренно левый политик, охотно идущий на компромисс с либералами; Андре Глюксманн, еще один известный участник протестов, скончавшийся в 2015 году, спустя всего пару десятилетий превратился в горячего сторонника американских интервенций по всему миру, поддерживал бомбардировки Сербии и требовал активнее помогать чеченским сепаратистам.

Тех участников событий, кто остался верен своим идеалам, типа Алена Кривина, воспринимают сейчас как безобидных чудаков, а не угрозу устоям общества. Неужели прав оказался тогдашний глава Компартии Франции Жорж Марше, называвший бунтовщиков «буржуазными сынками, которые тут же забудут про революционный задор, когда придет их черед управлять папочкиной фирмой и эксплуатировать рабочих»? Канули ли идеи 1968‑го в Лету или у нас есть шанс в обозримом будущем вновь увидеть массовый протест, который регулярно предсказывают политологи?

Сытый мир

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, откуда вообще взялся протестный потенциал 68‑го года. После окончания Второй мировой – самой кровавой войны в истории человечества  – половина мира лежала в руинах. Годы и десятилетия лишений остались позади, люди хотели жить и радоваться жизни и с энтузиазмом стали это делать. Сразу после войны начался беби-бум – рождаемость в Европе и Америке достигла пика. За один только 1954‑й в Соединенных Штатах на свет появились 4 миллиона младенцев, и в итоге к 1965 году четверо из десяти американцев были моложе 20 лет. Стремительно молодели Канада, Новая Зеландия, Франция, Австрия, Норвегия, Чехословакия, Великобритания. В странах, которые война затронула больше всего, беби-бума почти не было, а кое-где, как в СССР, кривая рождаемости пошла вниз: слишком много людей погибло, слишком много было разрушено, и требовалось создать хотя бы элементарные условия для жизни.

Начавшись с протеста на территории одного из парижских кампусов, студенческие волнения вскоре приобрели небывалый масштаб и общенациональное значение

Mccool / Vostock Photo

В большинстве же развитых западных стран, которые война затронула сравнительно слабо, люди, пережившие трудные 20‑е, 30‑е и 40‑е, много зарабатывали и потребляли на всю катушку. Наступил «золотой век капитализма», «эпоха Кейнса»: отныне каждый гражданин США мог осуществить наконец американскую мечту, купив дом с лужайкой и обзаведясь семьей и детьми. И в этих детей богатеющие американцы (и начинавшие следом за ними богатеть западноевропейцы) вкладывались по максимуму, стремясь сделать так, чтобы новое поколение не видело тех трудностей и лишений, которые пришлись на их долю. Дети западного беби-бума росли в невиданных прежде условиях – в семьях, где был телевизор и автомобиль, где можно было каждый день наедаться досыта. Реклама послевоенных лет – это праздник консьюмеризма: почти на каждой этикетке краснощекий бутуз с улыбкой во весь рот пожирает огромные куски.

Но эта молодежь, не знавшая голода, очень хорошо знала, что такое страх. С начала 1950‑х Америка жила с ощущением приближающейся ядерной войны. Учения по эвакуации, бравада вперемежку со страхом в речах политиков, понимание того, что холодная война может обратиться в горячую, инциденты с ошибочным срабатыванием систем предупреждения о ракетном нападении, Карибский кризис  – все это создавало постоянное напряжение в обществе. Ответственность за это напряжение, по мнению молодых людей, лежала на «поколении отцов» – родителей, пекущихся только о том, как бы набить потуже брюхо, и поддерживаемых ими престарелых политиках, уверенных в собственном превосходстве и праве диктовать свою непреклонную волю остальному человечеству и лгать, прикрываясь идеалами демократии. То, что казалось разумным и обоснованным для поколения, пережившего войну, воспринималось в штыки поколением послевоенным.

В каждой стране западного мира на это ощущение накладывалась своя специфика. Во Франции молодежь была недовольна де Голлем, который воспринимался как авторитарный политик; в Германии молодое поколение не могло смириться с тем, что их родители поддерживали нацистский режим, и возмущалось самим фактом существования ФРГ, где бывшие нацистские бонзы и сотрудничавшие с ними бизнесмены по-прежнему занимали высокие посты. Свою роль в росте протестных настроений сыграли естественные общественно-экономические процессы: обновлявшейся экономике требовались люди образованные, что вместе с общим ростом численности молодежи привело к резкому увеличению набора в университеты – традиционные центры свободомыслия и общественного протеста. Недовольным требовалась идеологическая база, и они нашли ее в идеях «новых левых».

На фото: демонстрация в память студента Бенно Онезорга, убитого полицейскими

Fotoarchiv Otfried Schmidt / Suddeutsche Zeitung Photo / Vostock Photo

Философия протеста

Маркс, Мао, Маркузе – знаменитая тройка мыслителей, которая вдохновляла бунтовщиков 1960‑х. Маркс – понятно почему: великий теоретик прошлого, создавший концептуальную базу для развития левых идей. С маоистами получилось сложнее и интереснее: европейских студентов завораживали идеи «культурной революции», которая ломала прогнивший старый мир с его предрассудками, лицемерием и фальшивой мудростью, и концепция опоры на народные массы. К тому же Мао поддерживал борьбу вьетнамского народа за свободу и независимость.

Сведения об истинном лице «культурной революции» – пытках, убийствах, издевательствах, ссылках, уничтожении культурных памятников – на Запад если и доходили, то в смягченном виде и воспринимались как попытка «капиталистических свиней» опорочить светлый образ Народного Китая. Даже если это отчасти правда, вопрошали тогдашние властители студенческих дум, что плохого в том, чтобы применить насилие в отношении тех классов, которые до того обладали на это насилие монополией? Пусть негодяи на своей шкуре почувствуют, что значит страдание.

Последний в этой троице – представитель Франкфуртской школы Герберт Маркузе – творчески расширил идеи Маркса. В одной из своих важнейших работ «Одномерный человек» Маркузе заявил, что пролетариат более не может выступать движущей силой революции, потому что он обуржуазился и попал в жернова общества потребления. Западное общество не демократично, а неототалитарно, народ находится под постоянным зомбирующим воздействием СМИ, которые проповедуют культ консьюмеризма.

Соответственно, движители революции теперь – те, кто противопоставляет себя обществу потребления: маргинальные слои, находящиеся вне бесконечного цикла заработка и трат, включая студенчество. Маркузе проповедовал неприятие Системы – именно то, что требовалось бунтовщикам 1968‑го.

Этот поиск «новой левой» идеи стал результатом разочарования в левой практике в том виде, в котором она реализовывалась в СССР и странах советского блока. Идеальный Советский Союз в представлении леваков – центр альтернативного образа жизни, средоточие дерзких политических и социальных экспериментов, международный игрок, не признающий «жалкую бестолочь пограничных столбов» и готовый осуществить революцию в мировом масштабе, – остался в начале 1920‑х. К 1960‑м СССР превратился в обычное государство – чуть более социальное, чем западные, с плановой экономикой и пятилетками, но в целом вполне вписывающееся в общепризнанные рамки и озабоченное тем, чтобы обеспечить себе мирное существование и бесперебойную торговлю с капиталистами.

Если бы западная молодежь тогда решила, что Советский Союз находится на правильной стороне истории и будущее принадлежит ему, холодную войну можно было бы считать оконченной; но для этого СССР нужно было бы измениться кардинально, чего он делать совершенно не собирался. По этой же причине студенты отвергали и традиционные компартии, считая их марионетками Москвы; коммунисты, в свою очередь, не готовы были перестроиться и сделать ставку на буржуазную молодежь вместо пролетариата. В итоге идеальным государством для западных шестидесятников стал воображаемый Китай, да и в нем они, впрочем, вскоре разочаровались.

На фото: похороны Мартина Лютера Кинга (Атланта)

Keystone Press / Vostock Photo

Забытое большинство

Протесты 1968 года были лишь самой яркой вспышкой в длинной череде событий. Общество разогревалось постепенно, и выплески недовольства становились все более заметными: за год до 1968‑го США сотрясло «долгое жаркое лето», когда по всей стране прокатилась волна беспорядков на расовой почве. Во Франции предупреждающим звонком стал выход во второй тур выборов объединенных левых, продемонстрировавший падение популярности де Голля. В Германии к росту насилия привели действия полиции – в 1967 году полицейский Куррас застрелил во время демонстрации студента Бенно Онезорга, что озлобило молодежь. Остывало общество тоже долго: демонстрации, массовые и далеко не всегда мирные протесты продолжались и в 1970‑х.

Тем не менее «капиталистические свиньи» победили, и произошло это благодаря сочетанию двух факторов: готовности идти на уступки там, где это не затрагивало основ общества, и умению мобилизовать центристские и консервативные элементы – те миллионы граждан, чей голос обычно не слышен, но которые могут сыграть решающую роль и задавить любой протест, если власти удастся заручиться их поддержкой. В двух самых ярких очагах протестов – во Франции и в США – лидеры воззвали к «молчаливому большинству». В 1969 году президент Никсон заявил: «Я воздаю хвалу тихому голосу абсолютного большинства американцев, забытых американцев – не крикунов и не демонстрантов. Они не расисты, они не виновны в преступлениях». Опираясь на то же «молчаливое большинство» французов, де Голль в 1968 году заручился поддержкой на референдуме и остался президентом. В третьем очаге протестов, Италии, где опереться на массу населения руководству не удалось, наступила эпоха анархии и террора – «свинцовые семидесятые».

Возможно ли что-нибудь подобное протестам 1968 года сегодня? Вряд ли. В 1960‑х к кризису привело уникальное сочетание факторов – беби-бум, послевоенный рост консьюмеризма и формирование общества потребления, экзистенциальный кризис в умах молодежи, постоянная боязнь начала ядерной войны, успехи маоистского Китая и разочарование в традиционных левых. Что из этого взрывоопасного коктейля может предложить миру нынешний Запад?

В то же время «молчаливое большинство» никуда не делось. «Одномерные люди», которых так презирали бунтари шестидесятых, с каждым годом становятся все более мощной силой. И в то время, как протесты 1968 года описаны, проанализированы и воспеты в рассказах и научных исследованиях, роль «молчаливого большинства» и само это явление должным образом не осознаны до сих пор. Именно к этим людям Дональд Трамп обратился в 2015 году во время своей избирательной кампании, провозгласив: «Молчаливое большинство вернулось и намерено вернуть себе свою страну». И, судя по всему, именно эти контргерои неоконченной революции 1968-го будут – своим ли молчанием, своими ли голосами  – решать судьбу мира и в последующие десятилетия.

Автор – старший научный сотрудник ИМЭМО РАН.

Читать полностью (время чтения 7 минут )

Revolution, фильм 1968 года | Хиппи Вики

Revolution — документальный фильм Джека О’Коннелла (WP), снятый в Сан-Франциско в 1967 году.Сценаристами были Норман Мартин, Джек О’Коннелл. Впоследствии он был восстановлен с добавлением воспоминаний.

В списке авторов или не включенных в список, но позже идентифицированных, являются Курт Хиршхорн (WP), Фрэнк Джордан (WP), Сесил Уильямс (WP) и Херб Кан (WP). ^[1] Дарья Халприн (WP) появляется в фильме как она сама. ^[2] Также в фильме фигурируют Туз Кубков (WP), Страна Джо и Рыба (WP) и Дэн Хикс (WP).

Продолжительность: 93 минуты

Revolution (документальный фильм научной фантастики 1968 года)

Даже если ничто другое не должно вас развлечь, в 1:10:00 появляется лживый ученый, который не только заявляет о хромосомном повреждении от ЛСД, но и приравнивает ЛСД к радиации

В альбоме саундтреков представлены Steve Miller Band (WP), Quicksilver Messenger Service (WP) и Mother Earth (WP), которые также появляются в фильме.Он был выпущен в 1968 году лейблом United Artists Records (WP) ( UAS 5185 ) и спродюсирован Беном Шапиро (WP). ^[3] Выпущена как в стерео, так и в моно версиях. ^[3]

Трек-лист [править | править источник]

^[3]

Сторона 1 [править | править источник]

1. Мать-Земля (WP) — «Революция» (Джек О’Коннелл (WP), Норман Мартин (WP)) — 2:56
2. Quicksilver Messenger Service (WP) — «Кодин» (Баффи Сент-Мари (WP)) — 5:20
3. Steve Miller Band (WP) — «Superbyrd» (Стив Миллер (WP)) — 4:37
4. Группа Стива Миллера — «Твоя старушка» (Элмо Глик (WP), Король Кертис (WP), О’Келли Айсли младший)(WP)) — 5:50

Сторона 2 [редактировать | править источник]

1. Служба обмена сообщениями Quicksilver — «Детка, я оставлю тебя (WP)» (Энн Бредон (WP), Эрик Дарлинг (WP), Пол Беннетт) — 5:03
2. Мать-Земля — ​​»Без любви (WP)» (Дэнни Смолл) — 4:37
3. Steve Miller Band — «Mercury Blues (WP)» (K.C. Дуглас (WP), Боб Геддинс (WP)) — 2:20
4. Мать-Земля — ​​«Незнакомец в моем родном городе» (Перси Мэйфилд (WP)) — 5:09

Отмена
Сохранять

Контент сообщества доступен по лицензии CC-BY-SA, если не указано иное.

Франция | История, карта, флаг, столица и факты

Франция , официально Французская Республика , Франция Франция или République Française , страна северо-западной Европы. В историческом и культурном плане Франция входит в число наиболее важных стран западного мира, а также играет очень важную роль в международных делах, имея бывшие колонии во всех уголках земного шара. Франция, ограниченная Атлантическим океаном и Средиземным морем, Альпами и Пиренеями, долгое время служила географическим, экономическим и лингвистическим мостом, соединяющим северную и южную Европу.Это крупнейший в Европе производитель сельскохозяйственной продукции и одна из ведущих промышленных держав мира.

Британская викторина

Какая страна больше по численности населения? Тест

Эта викторина покажет вам две страны. Определите тот, у кого больше населения. Эта викторина основана на списке народов мира, составленном Британикой, поэтому просмотрите его перед тем, как начать.

Франция — одна из старейших наций земного шара, продукт союза герцогств и княжеств под одним правителем в средние века. Сегодня, как и в ту эпоху, центральная власть принадлежит государству, хотя за последние десятилетия регионам страны была предоставлена ​​определенная автономия. Французы смотрят на государство как на главного защитника свободы, а государство, в свою очередь, предоставляет своим гражданам щедрую программу удобств, от бесплатного образования до здравоохранения и пенсионных планов.Даже в этом случае эта централистская тенденция часто противоречит другой давней теме французской нации: настойчивости на превосходстве личности. По этому поводу историк Жюль Мишле заметил: «Англия — это империя, Германия — это нация, раса, Франция — это личность». Государственный деятель Шарль де Голль тоже жаловался: «Только опасность может сплотить французов. Нельзя внезапно навязать единство стране, имеющей 265 видов сыра ».

Франция Encyclopædia Britannica, Inc.

Эта склонность к индивидуализму сочетается с плюралистическим мировоззрением и большим интересом к большему миру. Несмотря на то, что его империалистическая стадия была вызвана импульсом к цивилизации этого мира в соответствии с французскими стандартами ( la mission civilisatrice ), французы до сих пор одобрительно отмечают слова писателя Гюстава Флобера: не больше французского, чем китайского; и идея la patrie , отечества, то есть обязанность жить на клочке земли, окрашенном в красный или синий цвет на карте, и ненавидеть другие части, окрашенные в зеленый или черный цвет, всегда казалась мне узкой, ограниченный и безумно глупый.

Одновременно универсальная и особенная, французская культура распространилась далеко и сильно повлияла на развитие искусства и науки, особенно антропологии, философии и социологии.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту.
Подпишись сейчас

Франция также оказала влияние в правительственных и гражданских делах, дав миру важные демократические идеалы в эпоху Просвещения и Французской революции и вдохновляя рост реформистских и даже революционных движений на протяжении поколений.Однако нынешняя Пятая республика обладает заметной стабильностью с момента ее провозглашения 28 сентября 1958 года, отмеченного колоссальным ростом частной инициативы и подъемом центристской политики. Хотя Франция была вовлечена в давние споры с другими европейскими державами (и, время от времени, с Соединенными Штатами, их давним союзником), она стала ведущим членом Европейского Союза (ЕС) и его предшественников. С 1966 по 1995 год Франция не участвовала в интегрированной военной структуре Организации Североатлантического договора (НАТО), сохраняя полный контроль над собственными воздушными, наземными и военно-морскими силами; Однако начиная с 1995 года Франция была представлена ​​в Военном комитете НАТО, а в 2009 году президент Франции Николя Саркози объявил, что страна вновь присоединится к военному командованию организации.Как один из пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН — вместе с Соединенными Штатами, Россией, Великобританией и Китаем — Франция имеет право вето на решения Совета.

Столица и самый важный город Франции — Париж, один из выдающихся мировых культурных и коммерческих центров. Величественный город, известный как ville lumière , или «город света», Париж часто переделывали, особенно в середине XIX века под командованием Жоржа-Эжена, барона Османа, который был приверженцем видения Наполеона III. современного города, свободного от холерических болот и переполненных старых переулков, с широкими проспектами и правильной планировкой.Сейчас Париж превратился в огромный мегаполис, один из крупнейших мегаполисов Европы, но его историческое сердце все еще можно пройти за вечернюю прогулку. Уверенные в том, что их город находится в самом центре мира, парижане когда-то привыкли называть свою страну двумя частями: Парижем и le désert , пустошью за его пределами. Тем не менее, столичный Париж теперь распространился далеко за пределы своих древних пригородов в сельскую местность, и почти каждый французский город и деревня теперь насчитывает одного или двух пенсионеров, вынужденных покинуть город из-за высокой стоимости жизни, так что, в некотором смысле, Париж пришел к нам. Обнять пустыню и пустынный Париж.

Париж — линия горизонта в сумерках.

© Digital Vision / Getty Images

Среди других крупных городов Франции — Лион, расположенный вдоль древнего торгового пути в долине Роны, соединяющего Северное море и Средиземное море; Марсель, многонациональный порт на Средиземном море, основанный как перевалочный пункт для греческих и карфагенских торговцев в VI веке до нашей эры; Нант, промышленный центр и глубоководная гавань на побережье Атлантического океана; и Бордо, расположенный на юго-западе Франции вдоль реки Гаронна.

Ирак | История, карта, население и факты

Ирак , страна Юго-Западной Азии.

Ирак

Ирак

Encyclopdia Britannica, Inc.

Британская викторина

Ближний Восток: факт или вымысел?

Насколько высок уровень грамотности в Афганистане? Йемен получил свое название от арабского слова, означающего «север»? Рассортируйте факты в этой викторине о Сирии, Ираке и других странах Ближнего Востока.

В древние времена земли, которые сейчас составляют Ирак, были известны как Месопотамия («Земля между реками»), регион, обширные аллювиальные равнины которого дали начало некоторым из самых ранних цивилизаций в мире, включая Шумера, Аккада, Вавилона и Ассирии. . Этот богатый регион, включающий большую часть того, что называется Плодородным полумесяцем, позже стал ценной частью более крупных имперских государств, включая различные персидские, греческие и римские династии, а после 7 века он стал центральной и неотъемлемой частью исламского мира. .Столица Ирака, Багдад, стала столицей халифата Аббасидов в 8 веке. Современное национальное государство Ирак было создано после Первой мировой войны (1914–18) в османских провинциях Багдад, Басра и Мосул и получило свое название от арабского термина, который использовался в досовременный период для описания региона, который примерно соответствовал Месопотамия ( Irāq Arabī , «арабский Ирак») и современный северо-западный Иран ( Irāq Ajamī , «иностранный [т.е. персидский] Ирак»).

Ирак Encyclopædia Britannica, Inc.

Ирак официально обрел независимость в 1932 году, но оставался под британским имперским влиянием в течение следующей четверти века бурного монархического правления. Политическая нестабильность еще большего масштаба последовала за свержением монархии в 1958 году, но установление арабского националистического и социалистического режима — партии Баат — в результате бескровного переворота 10 лет спустя принесло новую стабильность. Имея вторые в мире разведанные запасы нефти после Саудовской Аравии, режим смог финансировать амбициозные проекты и планы развития на протяжении 1970-х годов и построить одни из самых крупных и хорошо оснащенных вооруженных сил в арабском мире.Однако руководство партией быстро взял на себя Саддам Хусейн, яркий и безжалостный диктатор, который привел страну к катастрофическим военным авантюрам — ирано-иракской войне (1980–88) и войне в Персидском заливе (1990–91). Эти конфликты оставили страну изолированной от международного сообщества и истощили ее в финансовом и социальном плане, но — благодаря беспрецедентному принуждению, направленному на основные слои населения, особенно на бесправное курдское меньшинство страны и шиитское большинство, — Саддам сам смог удержать твердую позицию власть в 21 веке.Он и его режим были свергнуты в 2003 году во время войны в Ираке.

Земля

Ирак — одна из самых восточных стран арабского мира, расположенная примерно на той же широте, что и юг Соединенных Штатов. Он граничит на севере с Турцией, на востоке с Ираном, на западе с Сирией и Иорданией и на юге с Саудовской Аравией и Кувейтом. Ирак имеет 36 миль (58 км) береговой линии вдоль северной оконечности Персидского залива, образуя крошечную полоску территориального моря. За ней следует Иордания, поэтому это ближневосточное государство с наименьшим выходом к морю и суверенитетом оффшоров.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту.
Подпишись сейчас

Рельеф

Топографию Ирака можно разделить на четыре физико-географических региона: аллювиальные равнины центральной и юго-восточной частей страны; Аль-Джазира (арабский: «Остров»), возвышенность на севере между реками Тигр и Евфрат; пустыни на западе и юге; и нагорье на северо-востоке. Каждый из этих регионов простирается на соседние страны, хотя аллювиальные равнины лежат в основном в пределах Ирака.

Равнины нижней части Месопотамии простираются на юг примерно на 375 миль (600 км) от Балада на Тигре и Аль-Рамади на Евфрате до Персидского залива. Они покрывают более 51 000 квадратных миль (132 000 квадратных километров), почти одну треть территории страны, и характеризуются низкой высотой, ниже 300 футов (100 метров), и плохим естественным дренажом. Большие территории подвержены широко распространенным сезонным наводнениям, есть обширные болота, некоторые из которых летом пересыхают, превращаясь в соленые пустоши.Рядом с Аль-Курной, где Тигр и Евфрат сливаются, образуя Шааль-Араб, все еще есть несколько населенных болот. На аллювиальных равнинах есть обширные озера. Болотистое озеро Аль-Хаммар (Хавр аль-Хаммар) простирается на 70 миль (110 км) от Басры (Аль-Багра) до Сук аль-Шуюх; его ширина колеблется от 8 до 15 миль (от 13 до 25 км).

К северу от аллювиальных равнин, между реками Тигр и Евфрат, находится засушливое плато Аль-Джазира. Самый выдающийся горный хребет — это горы Синджар, самая высокая вершина которых достигает высоты 4448 футов (1356 метров).Главный водоток — Вади-аль-Тартар, который тянется на юг на 210 км от гор Синджар до Тартарской (Соляной) впадины. Милхат Ашкар — самая большая из нескольких солончаков (или сабха с) в регионе.

Пустыни

Западный и южный Ирак — обширный пустынный регион, занимающий около 64 900 квадратных миль (168 000 квадратных километров), что составляет почти две пятых территории страны. Западная пустыня, продолжение Сирийской пустыни, поднимается на высоту более 1600 футов (490 метров).Южная пустыня известна как Аль-Хаджара в западной части и как Аль-Дибдиба на востоке. Аль-Хаджара имеет сложную топографию каменистой пустыни, вади, хребтов и впадин. Аль-Дибдиба — это более песчаный регион с зарослями кустарниковой растительности. Высота в южной пустыне составляет в среднем от 300 до 1200 футов (от 100 до 400 метров). Высота 3119 футов (951 метр) достигается на горе Унайза (Уназа) на пересечении границ Иордании, Ирака и Саудовской Аравии. Глубокий Вади Аль-Батин проходит в 45 милях (75 км) с северо-востока на юго-запад через Аль-Дибдибу.Он был признан с 1913 года границей между западным Кувейтом и Ираком.

1968: год культурной революции в послевоенной Германии | Образ жизни | DW

Федеративная Республика Германия была еще молодой, когда в ее послевоенном обществе в конце 1960-х годов произошли большие потрясения.

Молодые люди начали восстать против морали своего времени, бывших нацистов, все еще находящихся у власти, и против элитарных и патриархальных структур, традиций и укладов жизни, которые не изменились.

В то время студентов просили называть президента Кельнского университета «Ваше великолепие», хотя даже к середине 60-х студенты все еще носили костюмы и галстуки. А большинство университетских профессоров раньше преподавали при нацистах.

Подробнее : Почему движение Германии 1968 года не провалилось

Восстание против властных элит

Но государство не было заинтересовано в обновлении или изменении. Конфликт был неизбежен.И это потрясло страну до глубины души, вызвав политические и культурные изменения, последствия которых заметны и сегодня.

Общенациональные студенческие волнения начались в 1967 году после того, как студент Бенно Онесорг был застрелен полицейским во время акции протеста в Западном Берлине против визита шаха Ирана.

Подробнее : Возвращаясь к протестному движению Германии 1968 года в фотографиях

Рио Райзер, солист культовой группы Тон Стейн Шербен, прокричал саундтрек к движению 1968 года: «Уничтожьте то, что разрушает вас.

От макияжа до свободной любви и студенческих протестов, щелкните картинную галерею вверху, чтобы узнать, что изменило ход событий в Германии в 1968 году; и ниже, чтобы погрузиться в часто жестокие протесты, охватившие Западную Германию. «68-е»: фотографии движения тогда и сейчас

Демонстрация протеста против визита шаха

Протестное движение немецких студентов 1968 года фактически началось годом ранее. Были организованы демонстрации против официального визита шаха Ирана в Берлин в 1967 г.Полиция и иранские агенты напали на протестующих студентов; невооруженный студент Бенно Онесорг был застрелен полицейским. Жестокость полиции подпитывала движение. Фоторепортер Людвиг Биндер задокументировал события.

1968: год революции | Социалистическая альтернатива

Заводские и университетские занятия во Франции. Гражданские права США и ярость из-за войны во Вьетнаме. Волнения в Италии, Пакистане и Северной Ирландии. Восстание в сталинской Чехословакии. Репрессии в Мексике. События 1968 года потрясли весь мир. В 2008 году Socialism Today выпустила специальную серию в тот революционный год.Ниже приводится отрывок из обширного обзора ПИТЕРА ТААФФЕ.

Некоторые годы выделяются как исторические поворотные моменты: 1789, 1848, 1871, 1917, 1968, 1989. Некоторые, как 1989 год, означают поворот колеса истории вспять. Другие четко отождествляются с революцией. 1968 год — из последних. Это был бурный год, когда волна массовых восстаний охватила узкие рамки капитализма и угрожала самим основам системы.

Пиком, несомненно, стал май-июнь 1968 года во Франции, величайшая всеобщая забастовка в истории, когда десять миллионов рабочих заняли свои фабрики в месяц революции.Карл Маркс и Фридрих Энгельс писали о периодах в истории, когда десятилетия кажутся «одним днем» в своем кажущемся спокойствии, а затем могут быть дни, в которые можно сжать события 20 лет. Так было за один месяц во Франции в 1968 году.

Но это была не единственная арена колоссальных социальных потрясений, год революции и, в меньшей степени, контрреволюции во всем мире. Даже для тех, кто пережил эти события и участвовал в них, просто вспомнить их количество и масштаб захватывает дух.Наряду с Францией мы также стали свидетелями массового движения в Мексике, утонувшего в крови в печально известной резне на площади Тлателолко. Официально смертный труд составлял 300 человек, но на самом деле было намного больше, возможно, 1000.

Это был также год, когда 10 000-дневная война во Вьетнаме решительно изменилась в наступлении Тетского фронта национального освобождения, когда укрепилась убежденность в неизбежном поражении сильнейшей военной машины на планете от рук оборванных крестьян. 4 февраля в Атланте Мартин Лютер Кинг пророчески заявил: «Я хотел бы, чтобы кто-нибудь упомянул, что Мартин Лютер Кинг-младший пытался отдать свою жизнь служению другим».Через два месяца его убили. В марте Юджин Маккарти оказался в пределах 230 голосов от свержения действующего президента Линдона Джонсона. Четыре дня спустя Роберт Кеннеди объявил, что он будет участвовать в президентской гонке 1968 года, но его постигнет участь Мартина Лютера Кинга.

В августе привилегированная бюрократическая элита «Советского Союза» направила 200 000 военнослужащих Варшавского договора, чтобы положить конец «пражской весне». Через несколько дней в Чикаго студенты были избиты «демократической» полицией мэра Дейли, крича: «Весь мир наблюдает».По иронии судьбы в этот год революции кандидат от правых республиканцев Ричард Никсон был избран президентом после лицемерного обещания положить конец войне во Вьетнаме: «мир с честью». Великобритания также стала свидетелем растущей оппозиции правому лейбористскому правительству Гарольда Вильсона как по вопросам внутренней, так и внешней политики, таких как Вьетнам, с десятками тысяч людей, марширующих на Гросвенор-сквер против войны.

Не только в развитых индустриальных странах преобладали смуты. В Индонезии, Китае (благодаря так называемой «Культурной революции») и Пакистане, которые в движении рабочих и крестьян имели параллели с Францией, общество, казалось, содрогнулось от волн оппозиции, достигающих почти всех уголков.

1968 также ознаменовал возрождение культуры, особенно затронувшее художников, музыкантов, студентов и средние слои общества, но, что более важно, возрождение рабочего класса после кажущегося оцепенения и социальной стабильности, связанных с «возрождением» общества. капитализм в период после 1945 года. Никогда не следует забывать, что революционные события 1968 года развивались, несмотря на то, что мировой экономический бум 1950-75 годов не исчерпал себя.

Заработная плата в США выросла для большинства, 80% населения имели медицинскую страховку, и президентство Джонсона было вынуждено принять такие законы, как законы о гражданских и избирательных правах.Однако это было только одной стороной бума в США, потому что в результате колоссального роста стоимости войны во Вьетнаме социальное обеспечение было сокращено. Молодежь восстала, а миллион чернокожих американцев считали себя революционерами. Это подчеркивает марксистский анализ, согласно которому революционные или дореволюционные ситуации не являются результатом только экономических факторов, но могут быть вызваны политическими событиями.

Вьетнамская война подрывала экономические и социальные основы американского империализма, самого могущественного в мире, который не мог проводить политику «оружия и масла».В процессе это разрушило президентство Джонсона, что наглядно продемонстрировало прогресс массового сознания в 1968 году. Ранее несомненный экономический прогресс значительных слоев населения не только в США, но и в Европе, Японии и других странах заставлял капиталистов сделать вывод: что социальная стабильность их системы гарантирована, за исключением нескольких пережитков прошлого, от которых можно избавиться с помощью умелой «социальной инженерии».

Списание рабочего класса

Это было сделано для того, чтобы упустить процесс изменений, происходящих под поверхностью.Не только они грешили на этот счет. Многие марксисты попали в ловушку импрессионизма, заключив, что промышленный рабочий класс примирился с капитализмом, должен быть списан или, по крайней мере, неподвижен и, следовательно, неэффективен на этой стадии борьбы против капитализма.

Предшественники Социалистической партии в Militant оспаривали это. Мы защищали — и защищаем до сих пор — акцент Маркса на роли организованного рабочего класса в социалистической революции.Это единственный класс, организованный и дисциплинированный посредством крупномасштабного производства, который может развить необходимую социальную сплоченность и воинственность для выполнения задач социалистической революции. Это справедливо и сегодня, несмотря на деиндустриализацию, которая произошла в Великобритании и других странах с развитой экономикой. «Новые» слои рабочего класса включают, например, государственных служащих и учителей, которые под ударами неолиберализма были вынуждены использовать методы рабочего класса, такие как забастовки.

Крестьянство по своей природе разделено на разные слои, верхние уровни которых имеют тенденцию сливаться с капиталистами. С другой стороны, низшие слои или мелкие фермеры ближе к рабочим и из-за экономического разорения имеют тенденцию попадать в ряды рабочего класса. То же самое и с современным средним классом, как в городской, так и в сельской местности.

Но многие марксисты до 1968 года пришли к выводу, что рабочий класс был консервативным, некоторые были «обуржуазаны» и, следовательно, больше не были главными агентами социальных изменений.Это привело их к поискам спасения где-нибудь в другом месте, например, с маршалом Тито в Югославии, косвенно признанным «бессознательным троцкистом», Мао Цзэдуном в Китае или Фиделем Кастро. Последний руководил очень популярной революцией с элементами рабочего контроля, но не с рабочей демократией, которая существовала в России во время Октябрьской революции.

Позиция Militant на этом этапе столкнулась с позицией сторонников Объединенного троцкистского секретариата Четвертого Интернационала (USFI).Лидер этой организации Эрнест Мандель выступал в Лондоне в апреле 1968 года. Мы оспорили тезис Манделя о том, что, пока доллар США остается стабильным, ситуация в Европе кардинально не изменится в течение как минимум 20 лет! USFI и Мандель пришли к выводу, что эпицентр мировой революции сместился, по крайней мере на время, в бывший колониальный и полуколониальный мир.

Militant всегда стремился объяснить значение событий в этом регионе мира, вовлекая две трети человечества в великолепное национально-освободительное движение 1950-х, 1960-х и 1970-х годов.Тем не менее, с мировой точки зрения, решающие силы для социалистических преобразований по-прежнему были сосредоточены в развитых индустриальных странах, которые должны были присоединиться к движениям в неоколониальном мире.

Это вовсе не означало, что мы думали, что мир должен ждать, пока рабочие Европы, Японии и Северной Америки будут готовы к переезду. Мы полностью поддерживали, как в целом, так и на деле, национально-освободительную борьбу, даже когда она находилась под руководством буржуазных или пробуржуазных сил, как, например, в Алжире во время борьбы против французов.Но, как показал опыт большевиков в России до революций 1905 и 1917 годов, в периоды кажущегося затишья жизненно важно защищать роль рабочего класса как главного проводника социалистических преобразований, даже если это не так. не видно на поверхности.

Интеллектуальный сдвиг и капитуляция

Большинство этих сил, которые называли себя марксистскими или троцкистскими, основывались в первую очередь на радикализированных студентах и ​​интеллектуалах, сформировавшихся в период до 1968 года.Интеллигенция может сыграть ключевую роль в развитии рабочего движения, как показала история российского рабочего движения. Владимир Ленин и Лев Троцкий, не говоря уже о Марксе и Энгельсе, произошли из рядов буржуазии и мелкой буржуазии. Однако они лично, но прежде всего политически, оторвались от среды, из которой пришли.

Они обобщили, суммировали опыт рабочего класса в форме перспектив, программы, стратегии и тактики, а также организации.Они были сторонниками теоретической ясности, особенно в отношении социальных сил, вовлеченных в революцию, типа организации, необходимой рабочему классу, законов революции и всего, что из этого вытекало. У них не было ничего общего с этими «интеллектуалами», многие из которых были «марксистами», которые могли менять свои идеи, как человек, меняющий одежду, как выразился Оноре де Бальзак.

Фактически, Маркс и Энгельс, которых сегодня даже буржуазные писатели провозглашают «проницательными социологами», в свое время неизменно осуждались как «деструктивные элементы», особенно их «социалистические» оппоненты.Поскольку у них был теоретический якорь, метод, они были привиты от эпизодических настроений и модных теорий, которые могут, мягко говоря, осложнить борьбу за ясное понимание в рабочем движении. Интеллектуалы не являются независимым фактором в истории, но отражают, иногда заранее, но очень часто в тылу, движения, происходящие, иногда под землей, в основе общества.

Свидетельствуйте об их пагубной роли после краха сталинизма и идеологической кампании буржуазии за «свободный рынок».Подавляющее большинство интеллектуальной среды Европы и Америки, проникая даже в неоколониальный мир, либо капитулировали, либо приспосабливались к прокапиталистической позиции. Не только Фрэнсис Фукуяма, но и подавляющее большинство интеллектуалов согласились с идеей о том, что «идеология» и, следовательно, классовая борьба мертвы.

Даже сейчас, когда мы ежедневно становимся свидетелями того, как с финансовой архитектуры мирового капитализма падает все больше и больше каменной кладки, в таких журналах, как London Review of Books, публикуются статьи, которые постоянно относятся к «постидеологическому веку» и с едва скрываемым презрением к социалистическому обществу. проект.Ален Бадью невероятно пишет: «Марксизм, рабочее движение, массовая демократия, ленинизм, партия пролетариата, социалистическое государство — все изобретения 20 века — нам больше не нужны». (Коммунистическая гипотеза, New Left Review, январь-февраль 2008 г.)

Тем не менее, если есть один главный вывод из 1968 года, так это то, что отсутствие реальной массовой «партии пролетариата» позволило французской буржуазии сорвать революцию. Более того, без создания такой силы благоприятные возможности будут потеряны в будущем.Несомненно, всплеск массовых движений рабочего класса снизу — который произойдет как следствие наихудшей рецессии со времен великой депрессии 1930-х годов — заставит этот интеллектуальный слой адаптироваться, как они это делали в прошлом, и многие другие. они откажутся от своих нынешних позиций.

Почему Франция?

Важнейшей частью процесса социалистической революции является подготовка в идеологическом, политическом и организационном плане. Мировоззрение большинства студентов и интеллектуалов, участвовавших в событиях 1968 года, было социалистическим; некоторые были даже марксистами или троцкистами.Это произошло из-за грохота снизу на фабриках и на рабочих местах, а также из-за того, что в плановой экономике Восточной Европы и Советского Союза существовала « социалистическая » модель, по крайней мере с экономической точки зрения, хотя и затрудненная бюрократическими, однопартийными тоталитарные режимы. Тем не менее преобладающее мнение большинства организаций, основанных на интеллектуальных слоях, списало рабочий класс или любую перспективу таких событий, как май-июнь 1968 года.

Они были не одни.В канун Нового 1967 года Шарль де Голль, 78-летний президент Франции, заявил: «Я безмятежно приветствую 68-й год». Отражая уверенность французского капитализма, он продолжил: «Невозможно представить, как сегодня Франция может быть парализована кризисом, как это было в прошлом». Шон О’Хаган комментирует: «Шесть месяцев спустя де Голль боролся за свою политическую жизнь, и французская столица была парализована после нескольких недель студенческих беспорядков, за которыми последовала внезапная всеобщая забастовка. Путь Франции от «безмятежности» к почти революционному в первые недели мая стал определяющим событием «1968 года», года, когда массовые протесты вспыхнули по всему миру, от Парижа до Праги, от Мехико до Мадрида, от Чикаго до Лондона » .(Все на баррикады, Observer , 20 января 2008 г.)

Не случайно во Франции началась революция, а в соседних странах — нет. Если бы модная в то время теория о роли студентов как «детонатора» была верна — о сознательной политике конфронтации с буржуазным государством с целью разжечь восстание рабочего класса — она ​​сначала развивалась бы в Германии. Там студенческое движение было на том же или даже более высоком уровне, чем во Франции.Убийство в 1967 году студента-протестующего Бенно Онесорга сотрудником полиции вызвало широкомасштабное студенческое восстание и выдвинуло на первый план Sozialistische Deutsche Studentenbund (Социалистическая немецкая студенческая лига).

Это было так же опасно, как и движение, которое должно было развиваться во Франции. Однако основные социальные условия были другими. Весь предыдущий период полудиктаторского режима де Голля Пятой республики привел к невыносимой напряженности в рабочем классе.Франция была страной, где, как отмечали в 1917 году, накануне революции, царские спецслужбы, «случайно упавшая спичка» могла вызвать взрыв.

Этот ингредиент был обеспечен жестокими репрессиями против студентов, которые привели к всеобщей забастовке, которую неохотно созвали лидеры профсоюзов. Это привело к тому, что рабочие вернулись и заняли фабрики, и к последовавшей революции. Именно особенности поставили Францию ​​и рабочий класс в авангард революции на этом этапе.

Поскольку условия были разными в Германии и Великобритании — даже в Италии, которая, в некотором смысле, впоследствии развивалась на более высоком уровне, чем Франция, «искра» студенческого восстания не могла вызвать такую ​​же реакцию, как во Франции. Но если бы Франция добилась успеха — а это могло бы случиться, как показывает потрясающая книга Клэр Дойл «Франция 1968: месяц революции», — тогда к этому движению присоединились бы Берлин, Милан и Турин, даже Лондон.

Жаркая осень Италии

В Италии, например, Пол Гинзборг, известный историк этой страны, проследил последствия 1968 года «горячей осенью» 1969 года: «Затем последовал самый необычный период социального брожения, высокий сезон коллективных действий в стране. история республики.Во время этого организация итальянского общества подвергалась сомнению почти на всех уровнях. Ни один момент в Италии не мог сравниться по интенсивности и революционному потенциалу с событиями мая 1968 года во Франции, но протестное движение в Италии было самым глубоким и продолжительным в Европе. Он распространился из школ и университетов на фабрики, а затем снова распространился на общество в целом ». ( История современной Италии , Palgrave Macmillan 2003)

Взгляд на власть рабочего класса дал Россана Россанда, одна из редакторов-основателей левой газеты Il Manifesto .В июне 1969 года она писала: «Парадокс в том, что итальянская« горячая осень »1969 года только начиналась. Вместо того, чтобы запускаться, как обычно, после праздников, завод за заводом занимали рабочие, во главе с крупным заводом Fiat. И все же Коммунистическая партия Италии (ИКП) полностью сосредоточилась на нашем деле [их предстоящем исключении из КПИ]. Жаркая осень была самой масштабной и изощренной промышленной борьбой со времен войны — не просто забастовкой, а вопросом, когда рабочие взяли весь производственный процесс в свои руки, оттеснив в сторону управленческую иерархию.И это были не опытные люди, испытанные десятилетиями репрессий, а молодые работники, часто без квалификации, чье образование явилось результатом хаотического развития общества, в котором они выросли; которые взяли кое-что из громких студенческих протестов годом ранее и сделали это своим собственным.

«Была ли это революция, которую имели в виду молодые рабочие, когда они прошли через заводские ворота и захватили сборочные линии? Решение пролетело от завода к предприятию, как искра: они боролись за то, чтобы сменить рабочее место, чтобы оно оставалось в своих руках.Они избавились от привычки подчиняться. Когда они выступали на собраниях, лидерам профсоюзов приходилось выстраиваться в очередь перед микрофоном, как наименее квалифицированным рабочим, как в Odéon в Париже годом ранее, — но без этого ощущения раздробленности. Они были на своем месте; они говорили о том, что было сделано до сих пор, что они не могли принять, как это можно было сделать. Ставки были очень высоки; для капитала вряд ли может быть более серьезная проблема. СМИ знали об этом. Сначала они были довольны, увидев обход ПКП и профсоюзов, потом испугались ».(Товарищ в Милане, New Left Review , январь-февраль 2008 г.)

Эти события наводили ужас на итальянский правящий класс: «Симптоматикой климата того времени было признание, много лет спустя, одного из главных биржевых маклеров Миланской фондовой биржи, Альдо Равелли, человека, не склонного к легкой панике: «Это были годы, в которые — я говорю вам, чтобы дать вам некоторое представление об атмосфере того времени — я проверял, сколько времени мне понадобится, чтобы сбежать в Швейцарию.Я выехал из своего дома в Варезе и пешком добрался до границы ». (Гинзборг, Италия и ее недовольство, 1980–2001, Пэлгрейв Макмиллан, 2006) Равелли никогда не приходилось идти всерьез, потому что лидеры массовых организаций рабочего класса фактически спасли капитализм. Но они были вынуждены оседлать тигра, поскольку в Италии на протяжении почти десятилетия развивалось сопротивление масс.

Убийства в Мексике и Май Лай

Не менее важным был эффект в неоколониальном мире.Октябрьские события 1968 года в Мексике стоят рядом с Францией и Италией по остроте борьбы. Хотя в то время их мало комментировали на международном уровне, они были самыми кровавыми в этом году. Их отодвинуло на задний план вторжение в Чехословакию (Чехия и Словакия в одном государстве под железной пятой сталинского режима) всего за несколько дней до этого. Эд Вуллиами прокомментировал: «Историки пишут о черных перчатках, которые держали в воздухе завоевавшие медали американские бегуны на Олимпийских играх в Мексике.Они меньше пишут о белых перчатках, которые носила бригада «Олимпия» мексиканской армии, танках позади них и вертолетах в воздухе, которые стреляли по студентам, семьям и рабочим в районе Тлателолко в Мехико 2 октября, за неделю до Игр ». . (True Voice of Revolution, Observer , 20 января 2008 г.)

Предвидя кровавую аргентинскую хунту 1970-х, мексиканский правящий класс прибег к тактике «исчезнувших», сбросив тела убитых в море.Эти события настолько запечатлелись в национальном сознании мексиканского народа, что это означало, что «революция 1968 года будет там более продолжительной, чем где-либо еще в мире». Кастро, однако, промолчал, «не пошевелив пальцем в поддержку Мексики 1968 года или кого-либо из ее потомков», отчасти потому, что мексиканское буржуазное правительство было единственным, кто признал кубинский режим. Но что еще более важно, новая революция в Мексике во главе с рабочим классом вызвала бы мощный резонанс внутри самой Кубы с требованиями реальной рабочей демократии.Действительно, участники выступали за «вторую мексиканскую революцию», стремясь завершить то, что не смогли осуществить революция 1910 года, Панчо Вилья и Эмилиано Сапата.

Не в последнюю очередь о происходящем беспокоил правящий класс США. Он всегда с осторожностью относится к ключевой роли Мексики, как из-за ее влияния на латиноамериканское население США, так и как ворот в Латинскую Америку. В 1968 году у правящего класса США было достаточно проблем с социальными потрясениями, вызванными Вьетнамом.Одним из отражений этого было то, что 3250 молодых людей попали в тюрьму за отказ участвовать в войне по убеждениям. Примерно четверть миллиона человек избежали призыва в вооруженные силы, а один миллион совершил правонарушение. Однако обвинения были предъявлены только 25 000 человек. Одно исследование показало, что количество подходящих американцев, которым удалось избежать призыва в армию за счет отсрочки от учебы и работы и других факторов, составило 15 миллионов.

В результате, как писал историк Артур Шлезингер-младший, «войну во Вьетнаме вели в основном сыновья бедных белых и черных, родители которых не имели большого влияния в обществе.Все сыновья влиятельных людей были защищены, потому что учились в колледже ». (Майкл Маклеар, Вьетнам: Война за десять тысяч дней, , St Martin’s Press, 1981) Первое место в рядах этих «куриных ястребов» — тех, кто избегал призыва, но поддерживал войну, — занимал Джордж Буш и ему подобные.

Вьетнам был основным мотивирующим фактором, провоцирующим международное движение молодежи в период до 1968 года, но в том же году оно стало массовым. Невыразимое насилие, совершенное правящим классом США со стороны трусливых бомбардировщиков B-52 и Agent Orange, было типичным примером резни в Май Лай в том году, ужасающие подробности которой были раскрыты только позже.Двести безоружных вьетнамских мирных жителей были официально признаны убитыми, но американский армейский автор подсчитал, что было убито 700 человек. Наказанием для главного подстрекателя, лейтенанта Уильяма Колли, было три дня военной тюрьмы.

Международный объем

Восстание молодежи в 1968 году действительно произошло во всем мире, не только в Париже или Берлине, но и во многих странах. Действительно, движение студентов в Италии было, пожалуй, самым важным в стремлении соединиться с рабочим классом, и нигде в Европе им это не удавалось так успешно.Некоторые отвергали действия этих молодых людей как выходки или, как выразился французский социолог Раймон Арон, «игру избалованных богатых детей». Несомненно, для некоторых из участников это был случай «революционной кори», от которой они вылечились до того, как реинтегрировались в капиталистическое общество. Но другие искренне желали порвать с мертвой конформностью капиталистического общества и отчуждением, о которых говорил Маркс. Идея о том, что производители превратились в винтики огромной машины капитализма, укоренилась даже во время экономического подъема, который разжигал восстание молодежи.

Многие из этих молодых людей потенциально были дрожжами для подъема нового массового движения. В Италии, например, было подсчитано, что с 1968 по конец 1970-х годов насчитывалось 100 000 членов «крайне левых» организаций. Это был период колоссальных экспериментов не только в политике, но и в искусстве, музыке и культуре в целом, которые открывали для нового поколения перспективу освобождения, что было невозможно в жестких рамках капитализма. В движении были «эксцессы», в основном из-за разочарования, которое в Италии проистекало из мертвой бюрократической руки, которую PCI стремилась навязать движению.Но в огромном водовороте «автономных» движений, групп и организаций были слои молодых людей, которые искали чистый путь, чтобы изменить общество.

Руководство PCI, однако, стремилось к «историческому компромиссу» с главной партией итальянской буржуазии на том этапе, христианскими демократами. Столкнувшись с этим бурлящим, в основном позитивным движением снизу, высокопоставленные лица PCI мобилизовались для подавления автономных движений в университетах, иногда используя «мускулистых работников» для победы над студентами.Это, в свою очередь, привело к ультралевым жестам, некоторые из которых крайне вредны для борьбы за социализм и освобождение — например, к развитию террористических идей в «красных бригадах» и других вооруженных группах. Поколение было трагически потеряно для борьбы, которое могло возродить итальянское рабочее движение на гораздо более высоком уровне посредством развития массовой или, по крайней мере, крупной партии, альтернативной КПК, придерживающейся четких революционных, социалистических и демократических взглядов.

Движение в Восточной Европе до некоторой степени отражало движение на западе.Это было предвестником пражской весны, изгнания сталинистских сторонников жесткой линии из руководства чехословацкой «коммунистической» партии. Замена сталинского существа Антонина Новотного Александром Дубчеком не означала, однако, перехода к рабочей демократии, как это было представлено даже некоторыми марксистами того времени. «Социализм с человеческим лицом» Дубчека, получивший массовую поддержку в Чехословакии и за ее пределами, не представлял собой реального шага в этом направлении. Это правда, что ослабление бразды правления сталинизмом привело к огромному политическому брожению, в ходе которого идеи рабочей демократии, многие идеи Троцкого, требования свободной прессы, демократического контроля и управления промышленностью были подброшены и обсуждены.Но Дубчек представлял процесс бюрократической реформы сверху, чтобы предотвратить революцию снизу.

Сталинская бюрократия Москвы не могла этого допустить. В Польше в 1956 году она была вынуждена смириться с приходом к власти Владислава Гомулки. Гомулка, как и Дубчек, представлял более либеральный и националистический бюрократический режим. На этом этапе Москва была занята венгерской революцией, ее идеями реальной рабочей демократии, которые представляли смертельную угрозу для сталинских режимов.Но Чехословакия в 1968 году развивалась в условиях кардинально изменившейся мировой ситуации. Если позволить Дубчеку упорствовать, это открыло бы шлюзы для всех государств Восточной Европы, которые кипели мертвой хваткой сталинизма.

Таким образом, российский лидер Леонид Брежнев счел подавление Пражской весны неизбежным, и к нему присоединился даже Кастро, который после некоторой задержки поддержал российские танки в Праге. Это заложило основу для массового разочарования в сталинизме и нанесло удар по идее плановой экономики, на которой она зиждется, не только в Чехословакии, но и по всей Восточной Европе.Как показали последующие события в Польше, это также способствовало поддержке идеи возврата к капитализму.

Таким образом,

1968 год имел международный размах, так же как 1848 и 1917 годы. Правящие силы сегодня хотят изгнать призрак 1968 года. Первое место среди них, соответственно, занимает французская буржуазия, представленная словами Николя Саркози. Во время своей президентской кампании в 2007 году он хвастался, что его победа изгонит призраков 1968 года: «Май 1968 года навязал всем нам интеллектуальный и моральный релятивизм…» — заявил он.«Наследники мая 1968 года навязали идею о том, что больше нет разницы между добром и злом, правдой, ложью, красотой и уродством. Это наследие мая 1968 года внесло цинизм в общество и политику ». Невероятно, но он даже утверждал, что 1968 год помог «ослабить мораль капиталистов, подготовить почву для бессовестного капитализма золотых парашютов и бродячих боссов». ( CounterPunch , 4 июня 2007 г.)

Нет, это эндемические черты капитализма, которые поколение 1968 года, как тогда, так и впоследствии, пыталось искоренить, подготовив почву для завершения социалистического преобразования общества в 1968 году.Французская буржуазия восстала против французской революции, героических коммунаров 1871 года, сидячих забастовок 1936 года, как они это делали и делают сегодня против 1968 года. Как и в случае с предыдущими событиями, им не удастся искоренить этот пример, великий год революции и почти революционный. Задача социалистов — сохранить традиции 1968 года, но также извлечь уроки из недостатков этого движения, чтобы подготовить социалистическое будущее для человечества.

Рецепт революции: может ли 1968 год случиться сегодня?

flickr / Майкл Каппель.Некоторые права защищены

Немного
люди наверняка заметят, что в мае 2013 г. исполнилось 45 лет
революционные события 1968 года. Термин «май» 68 вызывает знакомые образы
беспорядки в Латинском квартале Парижа, но это был лишь один из множества
движения молодых людей, которые хотели изменить мир и изменить себя.
В период с середины 1960-х до начала 1970-х годов эта волна прокатилась по земному шару.
Из Испании в СССР и из Греции в Исландию, а также в Северной Америке,
Япония и другие страны.Теперь кажется, что все это произошло очень давно, в мире
полной занятости, социальных возможностей и подвижной молодежи. Тем не менее, это
интересно спросить, может ли то, что произошло тогда, повториться сегодня — и если
так как.

Форма
революционного поколения

г.
поколение молодых людей, которые составили 1968 год, родились незадолго до, во время или просто
после Второй мировой войны. Они жили в тени той войны: их родители
сопротивлялся нацизму и фашизму, сотрудничал с ним или невинно стоял рядом.Многие из них считали себя продолжающими сопротивление нацизму и
фашизм, часть борьбы, которую нужно было завершить. Они воспитывались в
хватка холодной войны, разрываемая между мыслями о том, что коммунизм может изменить мир
и ненавидя сталинизм, который правил странами Восточного блока и коммунистических
вечеринки в некоторых частях Западной Европы. Более вдохновляющим был взрыв
третьего мира через национально-освободительные движения на Кубе,
Латинская Америка, Вьетнам, Палестина и Китай культурной революции.

При этом
На данный момент молодые люди разделили общий язык протеста. «Что-то, что есть
сейчас трудно понять, что в то время это было почти автоматическим для
молодой интеллектуал, чтобы стать марксистом », — говорит французский маоист Оливье Ролен. ‘Ты
на пределе мог быть в коммунистической партии, хотя это было все меньше и меньше
дело. Вы могли бы быть троцкистом, маоистом или кастроистом, но не быть
Марксизм был бы очень странным ».
Марксизм был не единственным предложенным языком протеста: был анархизм.
разработан движением Дэнни Кон-Бендита «22 марта» в Нантере, Париж, а
по всей южной Европе «теология освобождения» представляла собой мощное сочетание
радикальное христианство и марксизм.На самом деле массы протестующих не было.
соблазнил марксизмом. Вместо этого они искали освобождение в самых разных его формах,
как личные, так и политические. Они восстали против нуклеарной семьи,
буржуазная мораль и религиозное лицемерие. Надя Рингарт, студентка социологии
в Сорбонне в 1968 году,
мечтал об «освобождении на всех фронтах, личных и политических». «Общество было
совершенно душно. Думаю, я восстал против морали. У меня была идея
эта свобода была фундаментальной ценностью в моем маршруте, даже большей, чем равенство.Сексуальное, личное, политическое, все, самоопределение народов ».

Датский
студенческий активист Оле Винд, основавший сеть «Новое общество», вспоминает: «Ядро
моей страсти определенно была не марксистская революция, а
что-то другое. Это было ближе к революции сознания, культурной революции.
«Будь реалистом, требуй невозможного», — таков был лозунг в Париже в 1968 году. Отсутствие
воображения — это отсутствие воображения, чтобы увидеть, чего не хватает ».

После
подавление восстания в Париже в июне 1968 г. и советское вторжение в Прагу
в августе активисты узнали, что лучший способ изменить соотношение сил — это
занимать и освобождать места вдали от центров силы.К ним относятся
эксперименты с рабочим контролем на часовой фабрике Lip в Безансоне;
защита овцеводов Ларзака от экспроприации военными
основание; выворачивание психиатрической больницы Триеста наизнанку; и мириады
эксперименты по совместной жизни и контркультуре в городских сквотах и ​​сельских
отступает. Сексуальное освобождение, современный феминизм, права геев и мужские группы
все возникли в 1968 году в самом широком смысле слова.

наследие 1968 года

Если
события 1968 года в значительной степени забыты, то есть из-за того, как они
впоследствии были замечены в более широком обществе и политике.Существует
праздничное повествование 1968 года, которое наслаждается личными и политическими
освобождение это принесло. Но есть еще более демонизирующий рассказ,
который обвиняет его в ускорении скатывания общества к гедонизму, моральному
релятивизм, насилие и даже тоталитаризм. В эпоху Тэтчер Рейган
и Коля, когда коммунизм пал, бывшие сторонники 68-го стали позором в прессе и в других странах.
телевидение. В 2007 году кандидат в президенты Франции Николя Саркози ворвался в
власть обещает «ликвидировать наследие 1968 года».

Для этих
причины, «68-е опрошенные недавно решительно неоднозначно относятся к своим
прошлый. Некоторые продолжают рассказывать истории, которые одновременно отражают и увековечивают
праздничное повествование. Доминик Гранж, написавший маоистский гимн The New
Партизаны »в 1969 году и до сих пор поют песни протеста, заявляют:« Это был самый
прекрасное время, время, когда я действительно думал, что мы можем изменить мир. Который
было без сомнения наивным, но также и утопичным, и я думаю, что мы, безусловно,
обязательно нужна утопия.Если нет утопии, нет и мечты, и мы
просто соответствовать либеральному обществу, думающему, что это единственный способ, которым жизнь может
продолжить. ‘

Джеффри
Уикс, британский борец за права геев и историк сексуальности, размышляет: «Я думаю,
важнейшим достижением этих движений было развитие этого чувства
свобода воли, способность переделывать свою жизнь. Я не оглядываюсь с ностальгией
к тому моменту 1968 года. На самом деле я считаю, что это открыло возможности, которые
все еще продолжаются.’

В частности
в бывшем коммунистическом блоке есть история демократизации, которая прямо
связывает 1968 год с крахом коммунизма в 1989 году. Габор Демски, который стал
либеральный мэр Будапешта после 1990 г. отмечает: «1968 г. исторически был
начало антиавторитарного периода, и в моей личной истории это
имел очень мощный эффект. После этого мир стал более культурным и культурным.
к счастью, более прозападное направление, и в этом уже не было необходимости
невозможно жить или думать по-старому.Это был конец
восточная советская система. ‘

Другое
активисты, однако, рассказывают истории о собственном разочаровании для обоих
личные и политические причины, отвечая на голоса вокруг них, которые
осуждают 1968 год. Итальянская феминистка Лилиана Ингаргиола, посвятившая много лет
свою жизнь с женским движением, осознавшей в начале 1980-х годов, что она потеряла
нить ее личной жизни в коллективном опыте воинствующего
феминизм. ‘Я был
35, 36 лет и, следовательно, в возрасте, имеющем особое значение для
женщина.Я не был женат, у меня не было детей, я никогда не думал о том, чтобы иметь
дети. В итоге мне пришлось пойти на анализ, потому что я паниковал ».

Некоторые
по иронии судьбы активисты чувствовали, что своим индивидуализмом они внесли свой вклад в
рост общества потребления и даже подъем финансового
капитализму, а также к разделениям и неравенству, которые порождала эта идеология.
Те, кто когда-то чувствовал солидарность с революциями третьего мира против западных
империализм ужаснулся, увидев, что эти события привели к появлению жестоких режимов,
например, у Пол Пота в Камбодже и Менгисту в Эфиопии.Мишель-Антуан
Бёрнье, который редактировал газету Action в 1968 году, был близким другом бывшего
Маоист Бернар Кушнер, позже входивший в группу «Врачи без границ». Бернир вспомнил
как судьба «лодочников» в 1975 году изменила их представления о том,
поддерживал северных вьетнамцев.

«Это было
только с Вьетнамом мы сделали что-то действительно преступное, что мы пытались
ремонтировать как могли. В то время, когда Кушнер организовал ‘L’le de
Люмьера, чтобы отправиться во Вьетнам и вытащить людей из Китайского моря, я получил
как активист сразу на лодке, говоря, что вы должны уметь
чтобы отменить то, что вы сделали.’

Flickr / Бернард Джордж, некоторые права защищены

’68
редукция?

Так мог
1968 год или что-то подобное случилось сегодня? Мир, конечно, очень
другое место. Сегодняшние рассказы о Второй мировой войне меньше
подпольное сопротивление нацизму и фашизму, подробнее об ужасах
Освенцим и крестовый поход западных союзников за свободу. Холодная война закончилась
а вместе с ней и коммунистическая альтернатива, которая, по крайней мере, вынудила Запад
отвечать на вопросы неравенства и эксплуатации.Рыночные силы и глобальные
капитализм торжествует, опираясь на идеологию неолиберализма,
принося с собой обострение неравенства между богатыми и бедными, между глобальными
север и юг. Надвигается призрак изменения климата и экологического кризиса. В
революции третьего мира, вдохновившие 1968-е, выродились в
диктатуры на Ближнем Востоке, в Африке и Азии, часто спонсируемые США,
Европейские державы или Россия. Волны восстания после иранской революции 1979 г.
часто подпитывались исламом, но 30 лет назад арабские
Весна получилась заикающейся и неоднозначной.

Это
сказал, что были разговоры о конфликте нового поколения, подобном конфликту 1968 года,
на этот раз с участием молодых людей, родившихся после 1979 года. Они недовольны своим
поколение родителей — поколение бэби-бумеров, в том числе люди 68-летнего возраста —
которые они рассматривают как монополизацию хороших рабочих мест, жилья и пенсий, вызывая
экономический кризис, а затем нагружая их долгами из-за учебы,
арендная плата и перспектива безработицы. Это поколение выразило гнев по поводу
глобальный капитализм, растущее неравенство и экологический кризис.Антиглобализация стала мощной силой благодаря движению за глобальную справедливость.
сорвать встречу ВТО в Сиэтле в 1999 году и G8 в Генуе в 2001 году.
Студенческие протесты вернулись в Великобританию в 2010 году и в Чили в 2011 году.
и США необрезанные движения выступили против уклонения от уплаты налогов с корпораций, а жертвы
меры жесткой экономии в Испании и Греции захватили городские площади и подняли беспорядки. Все
кульминацией этого стало движение «Захвати», начавшееся осенью на Уолл-стрит.
2011 г. и приобрела глобальный резонанс, о чем подробно рассказал Дэвид Грэбер в своей
книга, Проект Демократия.

Эти
движения использовали тактику стиля 1968 года: захват и освобождение пространства и
практикуют «прямую демократию», решая вопросы консенсусом. Организовывать
поддержки они связаны новой технологией Интернета. Социальная
критика, поддерживаемая движением Occupy, не является марксистским взглядом на класс
борьба, но риторика «народа против привилегированных», определяемая как
99% против 1% богатых и могущественных. В их глазах новая финансовая
феодализм, который бесконечно производит долги, а не товары, и тем самым сохраняет
массы в неволе.

г.
Однако следует задать вопрос, насколько эффективны эти движения.
был. Грэбер считает, что движения Occupy имели успех, что
по крайней мере, они разоблачили финансовый феодализм, мобилизовали энергию и установили
новая повестка дня. Однако сравнение с движениями 1968 года показывает, что
протестовать сегодня намного труднее, чем 45 лет назад.

реалии современного протеста

В первом
место, несмотря на высокий профиль этих движений в северо-западной Европе и
Северная Америка, можно спорить, насколько хорошо они связаны, либо через
физические столкновения или воображаемая солидарность с протестующими в Греции и
Испании, или с новым «третьим миром», революциями Арабской весны или
Движение Via Campesina в Латинской Америке.Чудеса Интернета должны быть
заставил работать усерднее.

Второй,
даже принимая во внимание утверждение Оливье Ролена о том, что все были
Марксизм в 1968 году был общим языком социальной критики и протеста.
среди активистов того времени. Напротив, трудно обнаружить
общий язык протеста сегодня. Марксизм был лишен легитимности после конца
холодной войны; анархизм приравнивается скорее к насилию, чем к либертарианству;
Христианство в подавляющем большинстве консервативно.Неолиберализм осуществляет гегемонию,
и аргументы, что должна быть альтернатива глобальному капитализму,
уволен в кратчайшие сроки как из
прикоснуться к реальности.

В-третьих, это
правда, что многие люди в возрасте 68 лет бросили учебу, потеряли работу или
были высланы из страны в результате протеста; некоторые попали в тюрьму.
Тем не менее, среда до 1973 г. характеризовалась высоким уровнем занятости и социальной
возможность. Уровень долга, который обременяет молодых людей сегодняшнего поколения,
и ограниченность возможностей перед ними, превратили их в новые
рабы, новые деревенщины.Это затруднительное положение может вызвать определенные протесты
из-за университетских сборов и долгов, но, возможно, ни одного с более широким видением.

Четвертый,
даже если бы протест был вариантом, вряд ли это было бы правом. Право мирного
Теоретически протест может быть признан, но на практике
делегитимирован политиками и СМИ, как только собственность будет повреждена, пусть
одни люди болят. Приватизация общественных пространств оставляет мало возможностей для
занятие или освобождение таких мест в знак протеста. СМИ были
быстро публиковать фотографии и рассказы о насилии вслед за учеником
протестов декабря 2010 года, в то время как политики беспечно осудили бунтовщиков
Август 2011 года как «дикий».

Наконец,
неясно, мечтает ли молодежь начала 21 века об освобождении
в масштабе и с разнообразием, вообразившимся в 1968 году. Стремление к
личное освобождение было отделено от освобождения политического.
1968 год был охарактеризован как неудачная политическая революция, но успешная
культурная революция. Действительно, большая часть повестки дня 68-летних — сексуальная
освобождение, феминизм, права геев — реализовано. Где феминистки
сегодня?

Страх
некоторых бывших радикалов — этот индивидуализм будет на руку
Потребительство, раздуваемое глобальным капитализмом, свершилось.Для многих личное
исполнение приходит от следующего дизайнерского предмета одежды или iGadget. Что значит
политическое освобождение, помимо, пожалуй, нескольких идей о прямом
демократия? Где иконы политического освобождения занять место Че
Гевара или Мартин Лютер Кинг? Оле Винд сказал: «Отсутствие воображения не
иметь воображение, чтобы увидеть, чего не хватает ». Что люди сегодня представляют себе
пропадать без вести в своей жизни, и как они могут коллективно заявить о своих правах в
мир, в котором, как говорит Грэбер, идет «непрекращающаяся кампания против
человеческое воображение… убийство снов?

Историки
не может предсказывать будущее. Они исследуют прошлое в свете настоящего
и подумайте о настоящем в свете прошлого. 1968 выглядит иначе
после падения железного занавеса, чем раньше, и учит нас тому, что
Момент протеста действительно изменил мир. Волшебные ингредиенты для всех, кто планирует
нечто подобное, это связь, язык, надежда, воображение, способность
убедить людей, что право на их стороне. И сюрприз.

Это эссе впервые появилось в Juncture, журнале IPPR, перекрестно с благодарностями

Май 1968 года: революция сохраняет свою магнетическую привлекательность | Книги

Сейчас мы так же далеки от событий 1968 года, как люди, вовлеченные в них, были от окончания Первой мировой войны. Клише уже давно свело многое из того, что происходило к «студенческому бунту», но это вряд ли справедливо для этих событий, отчасти потому, что оно игнорирует забастовки рабочих, которые были столь же важны для того, что происходило в 1968 году и в последующие годы, но также и потому что эта фраза даже близко не отражает того, против чего восставала молодежь, не в последнюю очередь во Франции.

Это был последний раз, когда развитое западное общество увидело возможность революции, сосредоточенной не только на институтах, но и на оспаривании повседневной реальности, чего все еще достаточно, чтобы простая фраза «май 1968 года» затрещала от волнения — даже если вы не было, когда проходила выставка les évenéments . Я родился в 1969 году, но то, что произошло во Франции и за ее пределами, сохраняет магнетическое очарование.

В ознаменование 50-летия 1968 года Christian Dior и Gucci соответственно запустили праздничную коллекцию и рекламную кампанию на тему 1968 года, доказав, что наследие года превратилось в товар таким образом, что многие его агитаторы и мыслители могли бы это сделать. видел приближение.Но есть и другие памятные даты: серия мероприятий, посвященных свободам и утопиям, в университете Нантера, пригородном кампусе, где впервые вспыхнули французские волнения; и в Королевском колледже в Лондоне, семинары, показы фильмов и симпозиумы, посвященные протестам 68-летних и тому, что они стали значить.

Лимон, изображенный на обложке дебютного альбома Stone Roses, использовался в Париже, чтобы свести на нет действие слезоточивого газа

Левое издательство Verso переиздает несколько текстов, в том числе мемуары Тарика Али с историей Street Fighting Years и отредактированный Раймондом Уильямсом May Day Manifesto (1968), возможно, основополагающий текст британских новых левых.Эта же компания издает новую книгу под названием « Открытие ворот », в которой рассказывается о попытке кооперативного социализма, которая укоренилась в начале 1970-х годов на часовом заводе на востоке Франции. Тем временем Аллен Лейн опубликовал The Long ’68 британского историка Ричарда Винена, исчерпывающий труд, повествование которого проходит через Европу и США.

По аккуратному историческому совпадению, эти памятные даты случаются именно тогда, когда Франция переживает один из характерных для нее спазмов разделения и протеста.Железнодорожники находятся в разгаре трех месяцев непрерывной забастовки против планов президента Макрона ввести в транспортной системе своей страны конкуренцию и новые трудовые соглашения. В то же время студенты протестуют против планов сделать поступление в университеты более избирательным и предлагают внести изменения в систему экзаменов на степень бакалавра. Тридцать лет назад 20-летие 1968 года было в центре внимания двухнедельного сезона на канале Channel 4, который включал фильм Жана-Люка Годара, трехчасовой фильм фестиваля Вудсток 1969 года и несколько документальных фильмов.Это было знакомство некоторых людей с важным историческим моментом, который был скорее забыт. Члены манкунианской рок-группы под названием Stone Roses были очарованы кадрами, на которых, как вспоминал гитарист Джон Сквайр, один молодой парижанин «бросал камни в действительно красивой куртке и пустынных ботинках». Они написали гимн восхищения представителей разных поколений под названием «Bye Bye Badman», который занял свое место в альбоме, на обложке которого были изображены французский триколор и три дольки лимона — ссылка на тот факт, что последний использовался в Париже, чтобы свести на нет эффекты слезоточивого газа.Тем временем другие, вроде меня, запрограммировали свои видеомагнитофоны на предрассветные часы и собрали свой собственный архив 1968 года.

Если ваш разум когда-либо был открыт для смеси подрывной деятельности и конфронтации того года, он, вероятно, останется с вами. В большинстве случаев обыденная реальность побеждает, но время от времени прорывается взрывная критика современности и требует действий, даже если она так же быстро отступает. Это, пожалуй, самая важная история 1968 года и его непреходящее наследие.

¶

Они источают глубоко романтическое ощущение обычной реальности, которая каким-то образом приостановлена.

Винен, специалист по истории Франции в Королевском колледже, говорит мне, что название The Long ’68 отражает концепцию событий года это глубоко укоренилось в интеллектуальной жизни французов.«У французов есть фраза les années soixante-huit : 68-е годы», — говорит он. «Это устоявшаяся особенность того, как французы пишут о том, что произошло. Они, как правило, берут это примерно с 1962 года — конца алжирской войны — до, довольно часто, до выборов [президента] Миттерана в 1981 году. Но на самом деле Франция — это то место, где в самом 1968 году произошел настоящий взрыв. сосредоточены примерно в мае и июне ».

Книга объективна и основана на фактах: его источники включают полицейские отчеты и депеши, поданные из Парижа британскими дипломатами, но его текст по-прежнему передает ощущение событий, столь конвульсивное и всеобъемлющее, что они источают глубоко романтическое ощущение повседневной реальности. приостановленный.Как вспоминает Винен, первоначальная конфронтация между студентами и властями в кампусе в Нантере — отчасти из-за ограничений на проживание мужчин и женщин — распространилась на Латинский квартал, и в результате каких-то причинно-следственных связей, которые почти невозможно объяснить, привело, в свою очередь, к всеобщая забастовка, в которой вскоре приняли участие 10 миллионов человек. «Было похоже, что де Голль, правивший Францией 10 лет, падет», — пишет он. Но это было только начало:

молодых демонстранта выкрикивают лозунги против войны во Вьетнаме в Париже, май 1968 года.Фотография: Жак Мари / AFP / Getty Images

« В течение нескольких недель страна, казалось, парила на грани какой-то революции — хотя не никто действительно знал, какой именно. Лидеры коммунистической партии , которая говорила о революции 50 лет, были озадачены студенческим протестом и обычно враждебно относились к нему. Апокалиптические настроения тронули самые разные группы. «Протесты рабочего класса прошли по всему миру, но эта огромная концентрация всеобщей забастовки в мае 1968 года была характерна только для Франции», — говорит он.В этом заключается элемент истории, отодвинутый на второй план студентами: беспокойное настроение среди промышленных рабочих, которое он частично объясняет тем фактом, что большие территории Франции начали индустриализацию только после Второй мировой войны. «У вас была группа рабочих, которые начали работать на производстве относительно недавно и никогда не принимали ее дисциплины и структуры, или дисциплины своих профсоюзов», — объясняет он. «Другой страной, где это было правдой, была Италия».

Итальянская «Жаркая осень» 1969 года была беллетризована в романе We Want Everything итальянского писателя Нанни Балестрини 1971 года, опубликованном на английском языке только в 2014 году.Рассказывая историю недовольного рабочего на огромной фабрике Fiat Mirafiori в Турине, он отражает настроение в Италии во время «Касса дель Меццоджорно», послевоенной попытки итальянского правительства перенести промышленность на обездоленный юг страны.

Провал этих усилий привел к восстанию против чего-то гораздо более фундаментального: самой работы и регламентированного бюрократического видения жизни, продвигаемого как левыми, так и правыми. В конце книги идет речь:

«Мы говорим« нет »реформам, за которые профсоюзы и [Коммунистическая] партия хотят, чтобы мы боролись.Потому что мы понимаем, что эти реформы только улучшают систему, которой нас эксплуатирует начальство. Почему мы должны больше заботиться о том, чтобы нас больше беспокоили, имея еще несколько квартир, несколько лекарств и еще несколько детей в школе? Все это только продвигает государство, продвигает общий интерес, продвигает развитие ».

Дух 1968 года… Жители окружают советские танки в Праге, Чехословакия. (AP Photo / Libor Hajsky / CTK) Фотография: Libor Hajsky / AP

Ощущение недомогания, на которое политика не нашла ответа, определяло дух 1968 года во всем мире.По мнению рабочих и студентов, коммунизм — будь то в Центральной и Восточной Европе или коммунистические партии на западе — был таким же бедствием, как и капитализм, что наглядно продемонстрировали так называемая Пражская весна того года и советское вторжение в Россию. Чехословакия. В более общем плане традиционная идея левых о том, что государство может быть источником освобождения, была резко подорвана широко распространенным убеждением, что традиционные структуры власти настолько проблематичны, что почти бесполезны.Эта последняя идея проходит через 1968 год в виде яркого лейтмотива: ряды полиции — в Париже, Лондоне, Чикаго — атакуют толпы молодых протестующих.

Среди лучших фильмов о 1968 году и по его значению — « Улыбка без Кот » французского режиссера Криса Маркера, и один из самых ярких моментов этого фильма — эпизод, посвященный беспорядкам в Париже. «Внезапно государство обнаруживает свою репрессивную сторону, ту, которая более или менее разбавлена ​​повседневной жизнью», — говорит рассказчик.«Но теперь он должен показать свою силу. И для этого он посылает полицию со всеми видами снаряжения и приспособлений, о существовании которых вы даже не подозревали. Хорошо: для демонстранта государство является видением, как Дева Мария в Фатиме. Это откровение.

Власть и вечная человеческая склонность к ее отрицанию: такова история самых разнообразных восстаний, от первых волн панк-рока до движения «Захвати». Последнюю критиковали за отсутствие конкретных требований, но это упускало из виду.«То, что у нас есть в Соединенных Штатах, — это олигархия, и нам нужна народная демократия», — сказал один из протестующих на Occupy Wall Street. «Итак, мы оккупируем эту страну. Мы начинаем с Уолл-стрит, затем расширяемся, оккупируем страну и забираем ее обратно ». Возможно, невольно он следовал известному указу, нанесенному на парижскую стену в 1968 году: «Будь разумным — требуй невозможного».

¶

Роман Хари Кунзру 2007 года « Мои революции » основан на персонаже, Крисе Карвере, который навсегда изменился в результате событий 1968 года.Он принимает участие в сидячих забастовках на Лондонской фондовой бирже, знаменитой антивьетнамской демонстрации у посольства США на Гросвенор-сквер, а затем становится одним из основных членов группы, которая переходит от прямых действий к терроризму.

Марш Angry Brigade в Лондоне, 1972 год. Фотография: Steve Wood / Getty Images

Здесь есть отголоски немецкой фракции Красной Армии, иначе известной как банда Баадера-Майнхоф, но в основе истории лежит Лондонская Angry Brigade. группа, которая прорезала зубы посреди беспорядков 1968 года.Начиная с лета 1970 года, на фоне роста промышленных беспорядков, Angry Brigade провела серию бомбовых ударов, в число которых входили посольства ультраправых режимов, дом министра внутренних дел и конкурс «Мисс мира». (В 2002 году журналист из Observer взял интервью у бывшей участницы Angry Brigade Хилари Крик, которая быстро запечатлела контекст того, в чем она участвовала: «В принципе, мне не стыдно за то, что я сделал, исходя из студенческих протестов. в Эссексе к организации демонстраций войны во Вьетнаме, сквоттингу и раннему женскому движению.Я горжусь кое-чем из того, чем мы занимались, и мы до сих пор видим результаты ». «Тэтчер пришла к власти, когда мне было девять лет, а тори ушли, когда мне было 27», — говорит он. «Так что идея прожить свою молодую жизнь в то время, когда вы считали, что все вот-вот изменится, и вы были на грани переделывания мира, была почти невообразимо далека». Он также считал, что необходимо проделать работу по написанию о 1968 году и его последствиях с точки зрения моральной и политической сложности, потому что «о том, что произошло тогда, было написано так мало, что не служило мифотворчеству».

«Я писал в первые годы войны с террором», — объясняет он. «Вопрос о радикализации был у всех на уме. Я хотел написать книгу о том, как вы принимаете решение использовать насилие в поддержку своих политических убеждений ».

«Язык капитала лишил нас достоинства граждан»… Хари Кунзру. Фотография: Мердо Маклауд / The Guardian

Главные герои сериала Мои революции формируют свой взгляд на мир в виде требовательной, почти невротически осуждающей чувствительности, которая отражает то, насколько мышление некоторых активистов 1968 года ознаменовало собой полный разрыв с живым миром. и дай жить обычаям хиппи.В одном отрывке Карвер и персонаж по имени Анна идут на вечеринку в стиле ши-чи на севере Лондона. Она говорит:

«Посмотрите на этих людей. Посмотри на них, Крис . Они слепые. Они счастливы игнорировать все вокруг, им просто приятно хорошо проводить время. И, насколько мне известно, это делает их виновными. Это заставляет их соучастниками всего, что они игнорируют. Вьетнам, много. Это делает их свиньями. »

Сцена напоминает еще одно парижское граффито:« Чтобы подвергнуть сомнению общество, в котором вы живете, вы должны сначала уметь подвергнуть сомнению себя.Позже в книге персонажи Кунзру исполняют это требование с помощью ЛСД:

Анна сказала Лео, что на самом деле не думает, что он верит в построение революции, и Лео защищался и выдвигал встречное обвинение, и постепенно мы были все втягиваются, задают друг другу вопросы, каждые один инквизитор.

Кунзру говорит, что эта сцена основывалась на разновидности ритуальной самокритики, которую практиковали маоисты и американская группа агрессивного протеста Weather Underground (или «синоптики»), чья деятельность окончательно началась в октябре 1969 года и продолжалась до настоящего времени. 1970-е годы.Но эта сцена дает более широкий взгляд на одну из сюжетных линий лет после 1968 года: то, как это революционное рвение имеет тенденцию выгорать, и тот факт, что радикальные левые политики имеют тенденцию рано или поздно повернуться вовнутрь.

Когда Корбин втянул людей в новую лейбористскую партию, их связь с политикой 40 лет назад стала очевидной

Даже в 1968 году восстание быстро рассеялось, что символизировалось убедительной победой Де Голля на выборах в законодательные органы и к прибытию в Белый дом Ричарда Никсона в следующем году.Так что же из сущностного духа 68-го? «В долгосрочной перспективе, — говорит Винен, — это помогло создать новый тип левых. Частично менее экономичные левые; в некотором роде осталось меньше рабочего класса. Я думаю, что в Британии есть много способов, которыми 1968 год проник в левую лейбористскую партию в 1980-х, но также и множество способов, которыми левые были переосмыслены, некоторые из которых закончились новыми лейбористами. Во всех странах есть ощущение, что они связаны с левыми, которые затрагивают новые виды проблем: вещи, которые, возможно, не были очень важными в самом 68-м, но стали важными — феминизм, права геев, защита окружающей среды.Это одна из составляющих его наследия «.

Еще одно небольшое, но жизненно важное литературное и политическое наследие, основанное на двух чрезвычайно влиятельных книгах. Хотя он был впервые опубликован в 1967 году, книга Гая Дебора The Society из Spectacle стала ключевым текстом, передающим глубокую критику современности, которая мотивировала некоторых из самых изобретательных бунтарей. В эпоху Facebook, фальшивых новостей и осознания того, что наша онлайн-жизнь превалирует над реальным существованием, есть удивительно пророческий аспект, очевидный в его первых предложениях: «Вся жизнь тех обществ, в которых преобладают современные условия производства, представляет само по себе как огромное скопление очков.Все, что когда-то было непосредственно пережитым, стало просто репрезентацией ».

Сопутствующая статья — The Revolution из Everyday Life , написанная Раулем Ванейгемом, влиятельным голосом в организации Дебора — Ситуационистский Интернационал. Среди идей этого текста — атака на предполагаемую важность работы, которая перекликается с разговором 21-го века, вызванным автоматизацией: «В индустриальном обществе, которое путает работу и производительность, — писал Ванейгем, — необходимость производства всегда была врагом. желания творить.

Набирает обороты… Мир трансформируется в Ливерпуле, 2016.
Фотография: Кристофер Ферлонг / Getty Images

Идеология, отраженная в этих книгах, долгое время была своего рода призраком в западной культуре и политике, периодически проявляя себя в моменты кризиса и оспаривание. В конце 2011 года писатель и активист Пол Мейсон наблюдал, как это произошло после студенческих протестов в лондонской штаб-квартире Консервативной партии, когда началось то, что он назвал «импровизированным анархизмом», и формировались планы новой акции.«Плакаты, провозглашающие эту новую демонстрацию… начали заимствовать образы Парижа 1968 года», — писал он в книге « Почему это повсюду отбрасывает ». «Но поскольку Маркс вышел из моды, а Ленин и Мао были заклеймены как левые фашисты, кого еще можно изучать, кроме того француза, чьи размышления стали обязательными для чтения в эпоху Леди Гаги: Ги Дебора?» Когда Джереми Корбин вовлек в новую лейбористскую партию людей, достигших политического возраста примерно в это время, их связь с политикой 40 лет назад быстро стала очевидной.Эти новички объединились в творческую, сомневающуюся тенденцию, собрания которой, выросшие из Momentum и проходящие каждый год одновременно с конференцией лейбористской партии, проходят под тем же названием «Преобразованный мир».

Очевидно, что даже через 50 лет идеи, лежащие в основе событий 1968 года, продолжают жить. «Их храбрый утопизм и их готовность мыслить вне тех терминов, которые им были даны — это интеллектуальное наследие, которое мы все еще можем использовать», — говорит Кунзру.