Май 1968| BE-IN | Модный журнал Санкт-Петербурга и Москвы

Прошло ровно 40 лет. В мае 1968 революция творилась на баррикадах из автомобилей на улицах Парижа и в умах молодых парижан. Радикальная мода и мода радикалов. Год, когда всем нужна была только абсолютная деструктивная свобода. Исторический символ перемен. Все мы, затаив дыхание, смотрели «Мечтателей» Бертолуччи, где фоном для любовной истории служат взрывы, булыжники и звон стекла, или читали об этом

40-летие мая 1968-го сегодня на подиумах, в книгах и французских концептуальных альбомах, в ярко-накрашенных глазах моделей с прическами «Бабетта». На двадцати страницах французского «Vogue». В Европе и во Франции, где либеральные ценности, как секс втроем, – уже не фантазия (вполне возможно воплотимая), а реальность.

В сущности, история была очень проста. 3 мая ректор Сорбонны натравил на протестующих студентов полицию, а на следующий день на улицах появились баррикады, через неделю к забастовке присоединилась вся Франция. Совершенно буржуазная, либеральная революция, со всеми «левыми» и радикальными атрибутами, красными флагами и булыжниками, утверждавшая исключительно права личности, с главной целью – разнести на куски традиционную мораль.

Это было искусство. Уличные столкновения в Латинском квартале. Три прекрасных французских слова: «Egalité, Liberté, Sexualité». «Чем больше я занимаюсь любовью, тем больше у меня желания заниматься революцией, чем больше я занимаюсь революцией, тем больше у меня желания заниматься любовью». «Запрещено запрещать». «Скука — это контрреволюция!» Сказать все эти слова впервые – вот то, чего нам никогда не получить. Для нас эти мысли – повседневность.

«Les Amants reguliers», «Мечтатели», «La Chinoise», «Забриски поинт»… В 1968-й можно погружаться бесконечно, смотреть бесконечно и читать бесконечно. Черно-белый мир, как кино новой волны, черно-белый опустевший Париж – теми же глазами, сквозь разочарование в революции, любовь и новые наркотики, которые не приносят ничего, кроме абсолютного отчаяния… Поэзия на улицах. Утро, взъерошенные волосы, сигареты. Обычные любовники, погруженные в мечты. Поэзия на улицах, мода на улицах, 1968-й заменил патриархальные ценности ценностями вечной молодости. С тех самых пор мода – это авангард. Насилие. Юность. Бесконечные цитаты. Радикальный интеллект.

60-е были революционны для моды, тенденции десятилетия и их революционные изменения остаются с нами и до сих пор. Мини-юбки. Как говорила Мэри Квант, любые юбки кроме мини безумно скучны. Ностальгические 20-е и 30-е, revivals викторианского стиля, наконец, новый дендизм (студенты Лондона и Парижа проводили уикенды на блошиных рынках в поисках бархатных жакетов и носили шелковые сорочки) – всё это незаметно вписалось в контекст современности, стало частью повседневной одежды для богемы или студентов. Давно знакомый нам принцип существования моды как бесконечной цитаты, всесторонней реминисценции разных эпох появился именно тогда. Триумфальное возвращение «маленького черного платья», байронические шелковые платки, кардиганы из шерстяного джерси. Тогда, в 68-м, в культуре впервые возникло осознание моды как того, чем она стала для нас сейчас. Не то чтобы так уж важно, в каком пиджаке ими выкрикивались лозунги типа «Искусство мертво, не пожирайте его труп!» — но одно в любом случае влечет за собой другое. Такова система моды – она отражает очень и очень многое.

Образ студентки 1968-го остается сегодня всё таким же соблазнительным. Может быть, левой радикалки или экзистенциалистки в черном джемпере с высоким воротом и черных джинсах. Мини-юбка в сочетании с кардиганом. Джинсы – как торжество либеральных идей в гардеробе. Любого фасона, покроя и цвета. Берет, вечное клише французского стиля, поверх длинных волос, как у Марианн Фэйтфул. Жилетка от мужского костюма поверх футболки. Шарф на шее. Студентки, они должны быть очаровательны, сегодня – читая в кафе, завтра – вытаскивая булыжники из мостовой, чтобы швырнуть их в полицейских. Даже ранним утром, с взъерошенными волосами, в кардиганах и блейзерах своих бойфрендов. Интеллектуальный образ из 60-х до сих пор заставляет идти в бар с толстенной книгой, прочитанной до середины. Любить одного, но быть со многими. Слушать прогрессив-джаз или рок-музыку нью-йоркских 70-х и влюбляться в тех, кто хорошо говорит по-французски.

Самое прекрасное, что осталось нам от 68-го – это то, как мы хотим выглядеть и жить сегодня: либеральные идеи и радикальное внешнее воплощение. Пусть даже 1968 фактически был поражением. В наших снах и гардеробах свингующий Лондон из «Фотоувеличения» Антониони сталкивается с французской революционностью Парижа. Мы реалисты, и требуем невозможного. Все мы – Сhildren of the Revolution.

май 2008

Анастасия Фёдорова

Читайте также в журнале BE-IN:
Вечный афродизиак поп-культуры
Лето, Петербург, «Дюны»
Новая нейтральность

интервью французской писательницы о романе про 1968 год – МБХ медиа

«Три девушки в ярости» — подростковый роман в письмах, рассказывающий о событиях 1966-68 годов. Главные героини — Сюзанна из Парижа, Магда из Берлина и Клеомена из Греции — посещают и прогуливают учебу, находят и теряют свои семьи, взрослеют и встают на путь революции. На прошлой неделе в Москву приезжала французская писательница Изабель Пандазопулос, «Три девушки в ярости»  — это ее первый переведенный и изданный в России роман. Мы побывало на встрече с автором в магазине издательства «Самокат», которое опубликовало эту книгу.

— В романе действие происходит в 1968 году. Почему именно этот год?

— Причина очень глупая. Однажды я принимала душ и подумала, что мне исполнилось 50, и столько же лет будет событиям 68 года. И я решила написать роман. Но подумала, что писать лишь о Франции неинтересно, это уже делали до меня. Мой отец греческих корней, а мама — немка. И мне показалось, что будет интересно рассказать эту историю со стороны этих трех стран. 

Я тщательно готовилась к написанию романа, там много персонажей, большой исторический пласт. Я купила в Икее рулон бумаги, завела колонки — с историческими событиями, которые войдут в роман, событиями внутри каждой семьи, историческими событиями, которые не войдут в роман, но помогут мне в его написании… Сами письма пришлось сокращать, они не должны были быть слишком длинными, чтобы не нарушить “музыкальность” книги. Я вставила стихи, фотографии, вырезки из архивов и подумала “да, получилось неплохо!”. 

Пока я изучала архивы, меня поразило, как люди были счастливы в 1968 году во Франции. В документальном фильме Криса Маркера “Кинолистовки” мы видим бастующих людей — они веселились, создавали театральные труппы, играли в футбол. Целый взрыв удовольствия. 

— В России меньше всего было известно о режиме в Греции. Мы знали о Франции, о Берлинской стене. А знают ли о событиях в Греции во Франции?

— У нас вообще не рассказывают об истории Греции. Многие люди, которые прочитали роман, подходили потом ко мне: «Да? Диктатура в Греции? Она была?». Этому есть объяснение — его, правда, нет в книге, потому что его там некуда было вставить. В 1945 году, когда Сталин и Черчилль делили страны, Черчилль попросил отдать ему Грецию, чтобы оттуда иметь доступ к Ближнему Востоку. Всех местных коммунистов, которые боролись против режима, депортировали и репрессировали. С разрешения Черчилля там установилась фашистская диктатура. Поэтому это не осталось в коллективной памяти — об этом стараются забыть, всем стыдно за эту часть истории. Вторая возможная причина: богатая часть Европы довольно презрительно относится к южной части Европы. Греция — это просто место отдыха, никто не хочет думать о её истории. 

Во Франции замалчивают не только послевоенную историю Греции. Во Франции не говорят о войне в Алжире. Очень сложно нам говорить и о позиции Франции во Второй мировой войне — мы оказались на стороне победителей случайно, нам просто повезло.

Возможно, коллективная память у французов лучше, чем в России. Но я была поражена тому, как относятся к своей истории в Германии — музеи, открытые архивы, то, как об этом рассказывают в школе. В России, как я знаю, почти невозможно посмотреть архивные материалы. 

Изабель Пандазопулос (слева). Фото: страница издательства «Самокат» ВКонтакте

— Уровень внутренней свободы ваших героинь — Сюзанны, Магды и Клеомены — поражает. А сейчас французская молодежь свободнее, чем ваши героини в 1968 году?

— А о какой свободе вы говорите? Если о нетерпимости к конформизму, это очень индивидуально и не привязано к стране. Это зависит от того, что ты берешь в свою жизнь из опыта своих родителей и истории своей семьи. Я выросла в очень строгой семье. Мой отец восточных взглядов: он считал, что лучше иметь сына, чем дочь. У меня не было выбора — нужно было расти и бороться за свои права.

— Да вы настоящий ребенок 68 года!

— Наверное, это так! (смеется)

— Ваши героини открыто пишут о своей жизни, в том числе о сексуальности. Насколько разговор о сексе важен для подростковой литературы?

— Во Франции 2 месяца назад создали коллекцию эротической литературы для подростков. В интернете сейчас открытый доступ к порнографии, поэтому захотелось добавить поэзии и романтики в эту тему, чтобы не портить психику подростков. 

— Важно ли для вас, что «Три девушки в ярости» вышли именно как книга для подростков?

— Вообще это книга для всех, не только 16+, как написано на книжке в России. Часто говорят, мол, как же — это же серьезная, хорошая книга, настоящая литература! Не для подростков! Но во французском янг-адалте (подростковая литература. — «МБХ медиа») очень много свободы, в том числе свободы писать на разные темы. 

Когда я узнала, что моя книжка в России продается в целлофане под специальной обложкой, я позвонила маме и рассказала об этом, она была очень удивлена. В то же время, если мы так бережем «опасный» текст под обложкой, значит, его идеи запретны. Для меня запретить читать книгу — лучший способ заставить ее прочитать!

— Когда вы писали книгу, была ли у вас самоцензура? Думали ли вы, что подросткам что-то нельзя читать?

— Никогда. У меня нет желания рассказывать историю только о чем-то слишком мрачном, например, писать роман, который оправдывает суицид. 

Всё, что я пишу, всегда в какой-то степени о политике, оно остается без цензуры. Например, книга «Мы всего лишь поцеловались» (On s’est juste embrassés, не переведена на русский. — «МБХ медиа»), которая рассказывает о травле девушки-мусульманки, переспавшей с парнем, тоже политична. 

Ещё один роман, «Решение» (La décision, не переведен на русский. — «МБХ медиа»), рассказывает о скрытой беременности школьницы, когда девушка не знает, что беременна, и рожает неожиданно сама для себя. Это самый нашумевший мой роман, об этом мало говорят не только подростки, но и взрослые. В России, наверное, перевод этой книжки будет продаваться в черной упаковке, с маркировкой 55+! (смеется)

— Думали ли вы продолжить историю девушек в новых книгах?

— Может быть! Я уже думала, что напишу продолжение со стороны брата Сюзанны, который будет в Сан-Франциско в 70-х годах. Еще одна интересная эпоха для изучения! 

Если бы героини книги существовали на самом деле, сейчас бы они были обеспокоены растущей популярностью фашизма и ультраправых идей. Во Франции сейчас патовая ситуация — оппозиции больше нет, мы выбираем между правыми и ультраправыми. 

Перевод с французского Ольги Бакуровой

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Культурная революция. 1968 год и «Зеленые» – аналитический портал ПОЛИТ.РУ

Мы публикуем полную стенограмму лекции лидера майской (1968 года) студенческой революции во Франции, а ныне – председателя фракции «зеленых» в Европарламенте Даниэля Кон-Бендита, прочитанной 5 октября 2005 года в клубе «Улица ОГИ» в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру». Лекция была организована Московским представительством фонда Генриха Бёлля и обществом «Мемориал».

Предваряя публикацию, следует отметить то, что неочевидно из текста. Событие по дизайну было моделью уличной демонстрации. Во-первых, на это указывал дизайн мероприятия, предложенный организаторами: лектор находился в центре зала первого этажа «Улицы ОГИ», который оформлен именно как улица, и вокруг него, а также на лестницах и балконах сверху находились слушатели. Для лектора – это чрезвычайно неудобная позиция, но для политического лидера в митинговой культуре – свое. Во-вторых, как оказалось, не менее половины пришедших были представители молодежных левых организаций множества толков, для которых Кон-Бендит – оппортунист, отказавшийся от молодежного радикализма в пользу вполне респектабельной европейской политики (хотя и до сих пор он — слишком необычный политик). Об этом повествовала и розданная молодыми троцкистами листовка, а также свидетельствовали взрывы игрушечных бомб-хлопушек прямо под носом у лектора, не говоря уже о выкриках с мест.

Данная ситуация не очень располагала к подробному и глубокому разговору (он все время скатывался в схематичную и не неожиданную  партийную полемику лозунговыми средствами), однако сама ситуация – чрезвычайно поучительна, как раз в связи с радикальной постановкой вопроса о политической свободе в духе 1968 года. И для этого лучше всего посмотреть на ситуацию извне, в том числе извне машинообразных, предсказуемых  ролей – партийного глашатая с заранее известным текстом, обиженного подростка с предсказуемым хамством, респектабельного слушателя с предсказуемым возмущением в адрес горлопанов, ведущего с предсказуемой функцией наведения «порядка» и «очередности» в выступлениях и т.п. Посмотреть – в сторону выхода из «автоматизированных» социальных ролей, хотя бы на время – на один вечер.

Лекция Даниэля Кон-Бендита

Кон-Бендит: Спасибо. После того, как я прочел эту листовку, я чувствую себя, как дома. Во время выступления я выскажу свое мнение по поводу некоторых моментов, которые в этой листовке затронуты, поскольку здесь есть пара мест, которые были указаны неправильно. Я выскажу это не из-за какой-то тяги к исторической справедливости — просто люди, которые писали эту листовку, имеют право написать правду и не делать ошибок. Когда мы все вместе когда-нибудь отправимся в ад, мы должны знать, за что же нас там жгут.

Что касается 1968 г.  Рассказать о 1968 г. было не моим предложением, это предложение «Мемориала» и здешнего представительства фонда Бёлля, поскольку у меня разговор о 1968 г. всегда вызывает трудности. Прошло 37 лет, и, действительно, я стал немного старше. Но возникает вопрос, который я задаю себе снова и снова: почему 1968 г. вызывает такой интерес, такой энтузиазм, такое любопытство у людей, которые в 1968 г. еще даже не родились. Ведь можно было бы поговорить о Первой мировой войне 1914-1918 гг., о российской революции, о Великой французской революции, интерес может варьироваться, может создаваться.

Мне кажется, что 1968 г. вызывает такой интерес, потому что те два столпа, которые поддерживали мир после Второй мировой войны, начали колебаться и рушиться. С одной стороны, в таких странах, как Франция, Германия, Америка, под вопрос ставилась легитимность колониальных и империалистических претензий, которые уже не соответствовали взглядам людей, прежде всего молодых. С другой стороны, в результате волнений, которые возникали в Варшаве, в Праге, ставился под вопрос реально существующий коммунизм как противовес капитализму.

Что в 1968 г. во Франции было замечательным – это отказ как от капитализма, так и от коммунизма, хотя многие варианты ленинизма продолжали существовать. Это были троцкизм, маоизм  — такие интересные теории, которые строились на мифе ленинизма, то есть владычестве партии над людьми. И интересный вопрос, который был поставлен в 1968 г. и на который пытались ответить разные течения, развивавшиеся после этого: есть ли что-то такое, что находилось бы по ту сторону коммунизма, по ту сторону капитализма, есть ли что-то более классное, более привлекательное.

<Взрыв. Под столом лектора взорвалась игрушечная аромобомба>

Если господа хотят выступить передо мной, хотят, чтобы я на что-то ответил, – пожалуйста, я готов освободить для них площадку, если им невыносимо слушать то, что я говорю (я сам когда-то себя так чувствовал). Пожалуйста, я готов предоставить им место и право первого слова. Чуть-чуть больше смелости!

Реплика из зала: Иногда лучше чувствовать, чем говорить.

Кон-Бендит: Да, лучше чувствовать, чем говорить. Но если говоришь, нужно одновременно и чувствовать, иначе не будешь знать, что говоришь. Хорошо, я продолжу.

Мы в 1968 г. были поставлены перед центральным вопросом: в состоянии ли мы создать проект устройства общества, который не подчинил бы нас ни рынку, ни какой-то партии. И одновременно мы хотели разработать некий новый стиль жизни, который не означал бы подчинения жизненной морали наших родителей. Из этих чувств возникли: женское движение, движение гомосексуалистов, то есть движения, которые означали автономию субъекта по  отношению к господствующей морали. И легитимно или нелегитимно, я стал символом мысли о свободе. Соответственно, такими высказываниями, как «запрещено запрещать» или «вся власть силе воображения», мы старались найти новые пути для политики.

Все эти идеи строились на двух мыслях, которые сейчас не кажутся мне столь бесспорными. Речь не идет о том, чтобы взять назад то, что произошло в 1968 г., речь снова идет о вопросе, каким образом люди могут быть в состоянии организовать собственную свободу. Если воспользоваться словами Сартра, то человек – это то, что он сам делает. В результате этого возникают два подхода. Первый – это традиционный революционный подход, корни которого уходят в философию Руссо. Основная мысль состоит в том, что человек по сути своей хорош, лишь социальные условия портят его, вытесняют вот это хорошее. Поэтому должны быть исправлены социальные условия, для того чтобы хорошее в человеке нашло свое выражение.

И вторая мысль – это то, чему мы научились в ходе этого движения. Как только люди оказываются в рамках этого движения, они стараются активно заниматься политикой, активно заниматься самоорганизацией, организацией собственной жизни, собственной свободы.

И для тех, кто интересуется политической философией… Если прочитать Ханну Арендт, то человек приходит, или, лучше сказать, я пришел к следующему выводу: один и тот же человек может быть хорошим и плохим, добрым и злым, он может совершать что-то ужасное и сделать что-то для освобождения. После Первой мировой войны германское общество ощущало тягу к свободе, возникла интеллигенция, которая эту тягу воплощала, и эта тяга существовала между Первой и Второй мировыми войнами. Это общество смогло интегрировать евреев и, в принципе, готово было терпеть меньшинства. И вдруг все это оказалось как будто выметено метлой. Германия построила самую страшную политическую систему, которая когда бы то ни было существовала и которая нашла свое самое страшное выражение в уничтожении евреев, оппозиции, гомосексуалистов, цыган.

Российская революция: коммунисты и троцкисты — хотели улучшения мира. Они хотели освободить человечество, дать свободу пролетариату. А что было в результате? На свет появился жуткий тоталитаризм.

Итак, можно привести массу примеров для иллюстрации моей мысли. Поскольку я нахожусь в России и собирался приехать в Россию, то еще буквально сутки назад рылся на своей книжной полке, для того чтобы найти что-нибудь о России, и нашел одну книжку. Речь идет о произведении Марека Эйдельмана – это тот последний человек, которому удалось пережить ужасы варшавского гетто. Он рассказывает об истории бунда. Кто еще знает, что такое было бунд и его организация?

<смех в зале: мол, знаем, знаем>

Кон-Бендит: Я не думаю, что это столь уж смешно. Надо просто отметить (это действительно не столь уж смешно, как можно себе представить), что вся эта историческая память усилиями сталинистов, сионистов и многих прочих иже с ними была практически стерта из сознания людей. Хотя бы потому, что люди, которые создавали бунд  в свое время, — это были самые простые рабочие, это были евреи, это были люди, которые говорили на идише. Они не собирались ехать в Израиль, они работали и боролись в России, в Литве, в Польше. Но повторяю: усилиями и сталинистов, и многих других эта первоначальная память была практически стерта.

Поэтому однажды меня осенила мысль: а может быть, нам стоит критически отнестись к своему яростному стремлению к свободе? Может быть, стоит поставить под вопрос культурно-революционные ценности и культурную революцию (в данном случае, отнюдь не в маоистском смысле данного выражения)? Может быть, не следовало тогда (я имею в виду 1968 г.) так жестко ставить под вопрос легитимность существования парламентской демократии?

Эта мысль звучит тем более убедительно, если вспомнить 1970-е годы, когда из лона нашего движения, которое яростно стремилось к свободе, вышли террористические группы и организации, которые начали изначально отрицать даже ценность человеческой жизни.

Представьте себе хотя бы на минуту, что некая революционная «группка» считает себя вправе принять решение о том, что нужно кого-то выкрасть, принимает решение вынести смертный приговор и привести смертный приговор в исполнение. Это те люди, которые растоптали ценности нашего движения. Нами же тогда предполагалось, что необходимо отменить смертную казнь как таковую!

Вот, собственно говоря, на этом фундаменте был проложен наш путь в «зеленое» движение и в формирование партии «зеленых».

Конечно, Чернобыль был очень важным опытом в нашей жизни. Оказалось, что человек может поставить под вопрос и на грань уничтожения основы собственного существования хотя бы потому, что рожденная человеком технология не может управляться человеком. Кроме того, это движение, которое где-то отчасти имеет своими истоками антиколониалистские настроения и движения.

Говорю сразу: я лично никогда не был пацифистом. И причина здесь только одна. Видите ли, если бы русские не дрались так отчаянно на Востоке, если бы союзники не высадились в Нормандии, я бы просто не появился на свет. И я хотел бы сказать, что появился на свет ровно 9 месяцев спустя, после того, как союзники высадились в Нормандии и где-то спустя две недели после того, как они высадились, я был зачат своими родителями. В этом смысле я считаю себя ребенком свободы.

Смейтесь — не смейтесь, но мои родители просто оказались бы в Освенциме. Но кто-то оказался, может быть, и на Колыме, кто-то попал бы в Сибирь. Собственно говоря, на основе этих эмоций, чувственного восприятия действительности родилось то, что здесь отмечено в вашей листовке, – это дискуссия насчет войны в Боснии. Большинство политиков Германии и (здесь написано неверно!) большая часть общества Германии были против интервенции в Боснию.

Я был в Сараево как раз в тот момент, когда город подвергался осаде со стороны, скажем так, сербских добровольцев. Я беседовал с женщинами, которые заключались в концентрационные лагеря и подвергались массовому изнасилованию. Я был в Сараево, и я воочию видел, как каждый день с сараевских холмов город, который не мог защищаться, подвергался обстрелу.

В Сараево был сконцентрирован ооновский контингент – 30 тыс. человек. Надо сказать, что эти ооновские солдаты могли делать все, что считали нужным: регулировать движение на улицах, организовывать подвоз питания. Только одного они не делали – не защищали беззащитных людей от обстрела с близлежащих холмов. И почему мир не реагировал на эти события с начала до середины 90-х гг.? Нет и не было в Сараево нефти, и жили в Сараево исключительно мусульмане.

Увидев все это воочию, я поклялся себе, что не буду сложа руки смотреть на то, что происходит, как «реализуются» такие проекты. Речь идет о 80-х гг., о заявлении Милошевича: не пора ли, мол, очистить сербский этнос от всякого наносного и пришлого элемента. Тех, кто там был: хорваты, мусульмане и т.д. Мы, я имею в виду Партию Зеленых, изначально были против интервенции в Сербию, и мы всегда говорили о том, что если в Сербии произойдут соответствующие изменения, то эта страна должна быть принята в Европейский Союз. Точно так же это можно сказать применительно к Боснии и Хорватии.

Сложнее всего, когда необходимо дать ответ на самый сложный вопрос: война или мир. Это, повторяю, самый сложный вопрос, на который должны ответить политические партии, должно ответить государство. Если же будет задан вопрос, а надлежит ли нам защищать всех, терпящих бедствие в Боснии, должны ли мы защищать людей в Руанде, должны ли мы защищать людей, которые подвергаются каким-нибудь неистовым безумствам тоталитарных режимов, я говорю: «Да, безусловно, без всяких оговорок».

Реплика из зала: И от бомбардировок?

Кон-Бендит: Я к этому еще вернусь. Что касается бомбардировок и Косово, то с самого начала – да, необходимо было обеспечить военное вмешательство в то, что происходило в Косово. Я с самого начала был против воздушной войны, против бомбардировок, но за использование сухопутных войск.

<Взрыв — аромобомба, аплодисменты в зале>

Идея заключалась в том, что американцы несли свободу или предполагали, что их стратегия несет свободу и освобождение этому краю именно за счет бомбардировок. Я всегда повторяю и говорю здесь в Москве: да — свобода, да — наземные войска, но нет — бомбардировки.

<Еще один взрыв, аплодисменты. Выкрики из зала. Лектор обращается к «митингующим»>

Лейбин: У нас не принято отвечать бессловесным существам. У нас так просто не получится построить коммуникацию.

Кон-Бендит: Да ничего. Я ко всякому привык, и к такому.

Лейбин: Это просто не по правилам здесь.

Крики в зале: Вот это да! А как же ”запрещено запрещать»?

Кон-Бендит (Лейбину): Знаете, все эти процедуры, правила нужно интерпретировать так, чтобы каждому было хорошо от этой интерпретации.

Итак, сейчас мы с вами затронули очень сложную проблему, боснийскую. Но я полагаю, что можно перейти к еще более сложной проблеме, связанной с референдумами в странах-членах Европейского Союза по поводу принятия общеевропейской конституции.

Я, конечно, представляю, что отсюда, из Москвы, довольно сложно судить в деталях о том, как оно происходило. Если кто-то вдруг решит утверждать, что единая Европа есть проект неолиберального толка, то он, наверное, не знает, о чем говорит. Если взять этот европейский проект, то, надо полагать, это подлинное чудо, которое имело место после Второй мировой войны, когда европейские народы, принесшие друг другу столь неисчислимо тяжелые бедствия, страдания, которые как на конвейере производили войны на своем континенте, все-таки сумели войну как явление изгнать с этого континента.

Причем, если посмотреть инструментарий, которым реализовывался этот проект, то он осуществился отнюдь не в рамках неолиберальной рыночной политики, а прежде всего за счет экономической интервенции. Возьмите аграрный сектор, возьмите то, что происходило в угледобывающей, сталелитейной промышленности на Европейском континенте. Это был экономический интервенционизм. 

Я хотел бы сказать, почему я поддерживаю феномен европейской Конституции, — хотя бы потому, что это то средство, с помощью которого те ценности, которые были генерированы, накоплены на европейском континенте смогли бы приобрести общую значимость. И если даже из тех стран-членов, где происходили референдумы, мы проиграли во Франции, то мы победили (я имею в виду проголосовали «за») в Испании, Люксембурге.

Наверное, последний момент и максимально сложный – это ввод войск в Афганистан. Здесь нужно сказать, что мы, европейские «зеленые», в отличие от наших правительств (я имею в виду правительство Федеративной Республики Германии), всегда осуждали поведение Путина в Чечне — и не только осуждали. Именно мы приглашали Масхадова и других чеченских лидеров в Брюссель, поскольку мы всегда были уверены, что проблему можно решить только переговорами, а не как товарищ Сталин – высылкой и уничтожением чеченцев.

После терактов 11 сентября, произведенных «Аль-Каидой», некоторые народы и правительства стояли перед сложной проблемой. «Аль-Каида» – это не ислам. Фундаментализм – это не ислам, но это часть ислама. Своими терактами в Нью-Йорке Бен Ладен хотел доказать, что, пользуясь поддержкой движения «Талибан» в Афганистане, он может организовать волнения в Пакистане и Саудовской Аравии. И если бы фундаменталисты взяли власть в Пакистане, это означало бы, что у них в руках оказалась бы ядерная бомба, а если бы взяли власть в Саудовской Аравии – в их руках оказалась бы Мекка.

И с такой властью этот тоталитаризм стал бы значительно опаснее, чем германский тоталитаризм и сталинизм. Именно поэтому я выступил за интервенцию в Афганистане, поскольку мы не могли рисковать, это было аналогично ситуации в 1938 г., когда Франция и Великобритания допустили, что Гитлер присоединил к Третьему Рейху часть Чехословакии. Именно поэтому я убежден, что это было правильно. Но мы как европейцы обязаны протягивать руку мусульманам, именно поэтому мы активно боремся за интеграцию Турции в Европейский союз.

Возможно, есть более радикальные взгляды, нежели мои. Возможно, я стал контрреволюционером, я ничего не хочу здесь утверждать. Но я и в 1968 г. занимался политикой, и сейчас занимаюсь политикой, потому что у меня есть некие базовые ценности, и именно во имя этих ценностей я занимаюсь политикой. Разумеется, есть и другие базовые ценности, об этом можно спорить, но к моим базовым ценностям относится защита демократии, в том числе и парламентской демократии.

Обсуждение

Лейбин: (Аудитории) Для начала – про правила обсуждения. Веду обсуждение я, и для меня нет правила «запрещено запрещать» – я буду давать слово и запрещать кричать, если сочту необходимым. Постараюсь, впрочем, не злоупотреблять. Мы в принципе понимаем, что в известных обстоятельствах и лекция может превратиться в митинг. Дизайн сегодняшней лекции даже под это в том числе и планировался. И нет ничего страшного в том, что многие пришли сюда покричать лозунги. Это тоже полезно – мы сможем изучать вашу реакцию в социологическом смысле. Однако у каждого человека есть выбор. Можно попытаться поработать в творческой коммуникации, попытаться сначала понять лектора и ситуацию, а потом говорить. То есть быть субъектом общения. А можно быть и объектом, – объектом изучения – тогда можно продолжать кричать, кричать то, что вы давно кричите, не задумываясь. Я предлагаю все же быть субъектом. По традиции я первый задам вопрос, а потом попрошу сигнализировать мне, как только вы захотите выступить или задать вопрос.

(Лектору.) Правильно ли я понял, что этот очень энергичный и не признающий границ поиск свободы, который был осуществлен в конце 60-х, сейчас вами понимается как опыт в том числе и опасный? Следовательно, в конце концов, ваша позиция изменилась в ту сторону, что с парламентской демократией в государствах, которые возникли в Европе, можно работать для того, чтобы не было уж совсем плохих вещей, но уже не ставится радикальная цель, какая ставилась тогда, — свобода.

Кон-Бендит: Я бы не хотел, чтобы меня неправильно поняли. Я отнюдь не ставлю под вопрос право и потребность общества и индивидуумов единично или коллективно определять свою свободу. Но не надо сходить с ума. Пример сумасшествия, пытавшегося обрести свободу, – это коммунизм. И я против подобных самоубийственных тенденций людей. И нам необходимы институты, которые могут защитить людей от этого сумасшествия. Это демократические институты, которые могут защитить и от капиталистического сумасшествия, и от авторитарного, о чем, вероятно, можно подумать, глядя и на Путина. Это инструменты демократии и правового государства.

Геннадий: Ваша политическая ориентация, кем вы себя считали? Возможно, либеральным марксистом или ситуационистом – кем? Второй вопрос: почему вы изменили политическую ориентацию на более умеренную? И третий вопрос: ваш нынешний анализ радикальных движений в Германии, хотя бы таких, как Black Bloсk, Antifaschistisch Action, и ваш анализ радикальных движений, которые продолжают сейчас делать то, что вы делали в прошлом.

Кон-Бендит: Что касается моей позиции 1968 г., я себя тогда дефинировал как освободитель, я никогда не был марксистом. И во-вторых, я не могу сказать, что моя позиция стала более умеренной, я стал радикальным антитоталитаристом. Что касается тех обществ, движений, которые вы назвали, здесь есть вполне обоснованная критика глобализации, но одновременно есть и тоталитарные общественные представления. Вот краткий ответ.

Карин Клеман: Я бывший член Attack (Франция). Здесь я активист Левого Фронта. Я хорошо знаю Алена Тривена, с которым вы знакомы, который вместе с вами участвовал во всех этих событиях 1968 г. Мы когда-то с вами были в порту Аллегро на антиглобалистском мероприятии – Всемирном Социальном форуме. Я хочу спросить: вы поняли, куда вы приехали?

<Аплодисменты  в зале>

Вы в курсе, что находитесь сейчас в постсоветской России? В России, где уже 15 лет происходят ультралиберальные капиталистические реформы. Я не знаю, в курсе ли вы, как здесь живут люди. Здесь средняя заработная плата примерно 100 евро, средняя пенсия примерно 50 евро. Недавно произошла огромная социальная реформа, которая отняла у пожилых людей их последние гроши. Вы критикуете сталинизм, разные виды тоталитаризма. Почему вы ни слова не говорите о том, что сейчас происходит в этой ультралиберальной капиталистической стране, которая напрямую связана с той политикой, которую вы пропагандируете в Европарламенте?

<аплодисменты>

Кон-Бендит: Я не знаю, с чем, собственно, этот вопрос связан, может, что-то в переводе не прозвучало, но я говорил и о Путине, и о Чечне, я говорил об авторитарных тенденциях Путина, и сюда меня пригласил не Путин, а «Мемориал». Не знаю, может, вы думаете, что Путин и «Мемориал» — это одно и то же.

Влад Тупикин: Карин, говори по-французски, чтобы он не выкручивался!

Кон-Бендит: Я могу то же самое повторить по-французски! Но тогда вы ничего не поймете.

Карин Клеман: Je vous parle des consequences sociales des réformes capitalistes… (Я вам говорю об экономических последствиях капиталистических реформ…)

Кон-Бендит: Attendez! J’ai pas fini! Je crois qu’il faut qu’il traduise, non?! Si non, les gens ne comprennent pas. Vous avez prétendu que le Parlement Européen défendait la politique de Poutine. Notre groupe a dit exactement le contraire, le contraire de ce que vous voulez dire. Nous avons attaqué les réformes de Poutine. Nous avons attaqué les réformes de Poutine. Nous avons attaqué les réformes de Poutine. Nous avons attaqué les réformes de Poutine. Nous avons attaqué les réformes de Poutine! (Подождите! Я не закончил! Надо, чтобы он нас перевел, нет?! Иначе люди не поймут. Вы утверждаете, что Европейский парламент защищал политику Путина. Наша группа говорила четко противоположное, противоположное тому, что говорите вы. Мы выступали против реформ Путина! Мы выступали против реформ Путина! Мы выступали против реформ Путина! Мы выступали против реформ Путина!).

Смех в зале, аплодисменты.

Карин Клеман: C’était pas ma question! (У меня не такой вопрос!)

Кон-Бендит: Давайте, я повторю по-немецки, чтобы это могли перевести. Девушка, которая задавала вопрос, сказала, что мы в Европе, в Европейском парламенте поддерживаем Путина – это неправда. Мы в Европейском парламенте, напротив, заявляли, что мы никоим образом не поддерживаем те меры, которые Путин предпринимает против собственного народа. Больше я ничего не могу сказать, кроме того, что это неправда, и мы, европейские «зеленые», Путина не поддерживаем. Всё. Аминь.

Карин Клеман: Вопрос касался социально-экономических проблем, а не войны в Чечне, которую люди просто критикуют на словах.

Кон-Бендит: Мы в Европейском парламенте критиковали социально-экономическую политику Путина, а не только Чечню. Социально-экономическую политику Путина, а не только Чечню! (Скандирует) Социально-экономическую политику Путина, а не только Чечню! Социально-экономическую политику Путина, а не только Чечню! Все!

Лейбин: Проблема еще в том, что у нас была заявлена тема: рефлексия 1968 г. Я бы не хотел уходить в партийную дискуссию – позиции партий и групп и так понятны, а проклятые вопросы того времени — нет.

Дмитрий Ермольцев: У меня, если можно, два вопроса. Один простой и скучный, другой – большой и сложный, интересный. Первый вопрос. Все было хорошо, логично, но ребятки слева закричали: «А как же Турция?». И я справа тоже спрашиваю: «А как же Турция?» Как вы собираетесь принимать в Евросоюз страну, во-первых, ни с какого бока не европейскую, не признавшую геноцид армян (или вы собираетесь их дожать до формального извинения?) и решающую такими методами так называемый «курдский вопрос»?

А второй вопрос: в 1968 г. вы выступали с очень замечательных позиций, как некие молодые люди, ищущие правду, против старых дядек, которые передвигают армии, решают судьбы народов и погрязли в некой неправде. Теперь вы вошли в некий политический истеблишмент, принадлежите к людям, которые могут двигать какими-то армиями. Сразу хочу оговориться, в отличие от людей, которые кричат и шикают, я согласен почти со всем, что вы сказали, и почти «за вас». Но мне вот что непонятно. У величайшего писателя Генриха Бёлля (при помощи фонда которого вы сюда приехали) очень четкая картинка: обычный, простой, нормальный человек – всегда жертва политиков, всегда жертва больших людей, которые наверху, которые двигают армии, решают судьбы народов. Отдельный человек всегда страдает, гибнет. Жертва. Он обречен. Чтобы мы ели мясо, нужен мясник. Вот эту работу – воевать в Афганистане – кто-то будет делать за вас, какие-то другие молодые люди?

Это вопрос не только к вам, это вопрос, который я задам себе, потому что я сам ненавижу армию, насилие, форму, казарму, я не пойду это делать, это должен делать кто-то другой. Я не знаю, что мне сказать в таких  вопросах: пацифист я или сторонник войны. Не в том смысле, что я хочу от вас ответа: «Как же вы непоследовательны». Я хочу спросить: как вы себя психологически и экзистенциально ощущаете при такой перемене ролей, когда вы можете влиять на поведение людей, принимать решение о начале войны, на фоне молодости 1968 г.? Как эту проблему вообще решить в реальной социальной жизни, в реальной политике? Это вопрос не столько политический, сколько нравственный, экзистенциальный. Спасибо.

Кон-Бендит: Прежде всего, коснемся Турции. На прошлой неделе я был в Стамбуле и встречался там с писателем Орханом Памуком. Не знаю, знаком ли вам этот писатель, он сейчас подвергается гонениям в Турции хотя бы потому, что решительно выступил против того геноцида армян, который в свое время совершила Турция. Таким образом, я констатирую, что вы абсолютно правы в том смысле, что пока Турция не решит «курдскую проблему» в положительном смысле, пока не будут эмансипированы женщины, пока не будут признаны те зверства, которые в свое время были совершены против армянского народа, естественно, Турция не будет принята в Европейский Союз.

Что касается этого писателя, армян, которые проживают в Турции, турецких женщин (я в первую очередь говорю об интеллектуальной элите), речь идет о том, что в ближайшие десятилетия должны произойти какие-то очень резкие, существенные перемены в жизни турецкого общества, и тогда Турция будет принята.

В Стамбуле недавно прошла конференция, которая была бы запрещена некоторое время назад. Эта конференция была посвящена теме «Геноцид по отношению к армянскому народу». И впервые турецкие историки, которые принимали участие в этой конференции, признали, что это действительно имело место, что это был геноцид. Представьте себе, что это было признано не где-нибудь, а именно в Турции. Ведь никто не говорит о том, что Турция сегодня или завтра будет принята в Евросоюз – как минимум, 10-15 лет отделяют, наверное, нас от этого события — при условии, что мы будем очень внимательно отслеживать то, что происходит в Турции, изменится ли там что-нибудь в положительную сторону.

Реплика из зала: В наших российских масс-медиа это выглядит так, что это будет завтра-послезавтра…

Кон-Бендит: Это не соответствует действительности, по крайней мере, я говорю со своей точки зрения. Речь идет о принятом решении, предполагающем начало переговоров о вступлении Турции. Срок этих переговоров определен в 10-15 лет – это как минимум. По истечении этого срока европейцы, как и турки, будут решать вопрос, вступать ли Турции, принимать ее или нет. Кроме того, было сказано, что к тому моменту те политики, которые сейчас играют решающую роль, уже не будут находится у кормила власти.

Теперь вопрос экзистенциального свойства. Вы совершенно правы в постановке вопроса. Вопрос звучит так: когда и в какой степени мы принимаем на себя ту или иную ответственность. Точно так же занимался этим вопросом и Генрих Бёлль, когда он беседовал с молодыми американскими солдатами, которые десантировались в Нормандии. Наверное, на этот вопрос можно ответить, руководствуясь только гласом своей совести.

Что на меня произвело глубочайшее, очень сложное впечатление – это то, что в Боснии были концентрационные лагеря, в том числе и для женщин, где они подвергались массовым изнасилованиям. Соответствующее расследование было проведено в США в отношении того, действительно ли это имело место быть, как эти лагеря ликвидировать и выпустить женщин на свободу. Когда расследование было проведено и факты лежали на столе правительства США и Германии, государственные мужи задали себе один-единственный вопрос: сколько потребуется жизней военнослужащих, чтобы освободить женщин из этих лагерей. Естественно, на вопрос не было однозначного ответа, настолько оперативно нужно было решить эту задачу, погибнет ли вообще 0 солдат или 10 человек – сколько? Вы знаете, что войска чтобы освободить этих женщин, узников лагерей, не были направлены. Результат – тысячи боснийцев погибли в этих концентрационных лагерях.

Я думаю, на вопрос, который вы задали, можно отвечать, руководствуясь только совестью. У меня позиция такова: к сожалению, но иногда солдату, военнослужащему приходится освобождать людей. И наверное, известно, сколько зверств и различных жестокостей было совершено самими солдатами. Но я не могу ответить на ваш вопрос по-другому.

Маша Корзина: Я представляю движение «Вперед». Как ваша позиция в 1968 г. согласуется с тем, что было после? Считали ли вы в 1968 г., что капитализм как система общественных отношений представляет собой систему подавления свободы в самом глубоком смысле? Изменили ли свой взгляд сегодня? После ваших ответов хочу спросить более конкретно. Считаете ли вы, что авторитаризм, который существует в России, авторитаризм, который является не только режимом Путина, но является основополагающей общественной системой, не зависит от личности политика? Является ли он защитником свободы человека, не является ли он самой тоталитарной из всех систем, которые существовали? Как это согласуется с той политикой, которую вы лично проводите сегодня как депутат парламента Евросоюза, член Партии «зеленых»? Что вы думаете по поводу капитализма? Как вы склонны классифицировать то, что происходит в Чечне, то, что происходило в Югославии?

Кон-Бендит: Вы знаете, когда мы говорим о Чечне, нельзя говорить, что виноват в этом германский фашизм.

Маша Корзина: Я не это имею в виду. Я имею в виду, что фашизм является такой же социальной системой, которая существует у нас сегодня. Да, вы не поддерживаете Путина, вы не поддерживаете антисоциальные реформы. Но почему вы поддерживаете такие антисоциальные реформы в Европе?

Реплика из зала: У Гитлера были евреи, у Путина – чеченцы.

Кон-Бендит: Знаете, нахожу достаточно забавным, что спрашивают у меня то, о чем я уже, собственно, сказал. Может, я не очень четко выразил свою мысль. Мы говорим о том, что, с одной стороны, существует рыночный капитализм, то есть рыночная экономика; с другой стороны, существует экономика чисто коммунистическая и посередине быть ничего не может: либо одно, либо другое. Я выступаю за рыночную экономику. Другое дело, что рынок не является политическим феноменом, вопрос состоит в том, каким образом этот рынок поместить в политическую систему.

Если возьмем в качестве примера глобализацию, по всей вероятности, нет еще такой силы, способной каким-то образом регулировать эти глобализационные процессы. Наверное, есть только одна организация (в данном случае мы говорим о Всемирной торговой организации), которая до сих пор отказывается использовать в качестве критерия всемирной торговли в том числе и социальные параметры. В любом случае, это борьба, и мы, «зеленые», выступаем за то, чтобы каждый человек в рамках этих глобализационных процессов имело право (я имею в виду и работодателей, и лиц наемного труда, и работниц, и работников) на организацию в какие-то общества и профсоюзы, которые помогали бы отстаивать свободу.

Та реплика, в которой мы-де защищаем антисоциальные законы, не соответствует действительности. Есть, однако, в Германии группы достаточно левого толка, которые утверждают, что мы отстаиваем несоциальные законы. Я не знаю, почему вы улыбаетесь. Может быть, так сложно слушать, может, еще почему-то, но в любом случае хотел бы сказать, что дискуссия эта ведется, есть социальное государство, которое мы создали у себя в Германии, и это социальное государство обязательно нуждается в защите. Чтобы это государство было защищено, необходимы соответствующие реформы. Еще раз подтверждаю: нам необходимо иметь социально ориентированную рыночную экономику. Та рыночная экономика, которую предлагает Путин, те ее социальные компоненты, не есть наша экономика.

Короткий: Мне кажется, что главная проблема между вами и нами — проблема, что человек, который ездит на «Мерседесе» никогда не поймет человека, который ездит на метро, тот, кто живет в пентхаусе, никогда не поймет того, кто живет в котельной и питается, собирая на помойках. У вас совершенно искаженная картина того, что происходит в России. При том, что ваша лекция довольно глубокая и интересная,  у вас проблема в искаженной картине. Вы говорите «коммунизм». Что вы называете «коммунизмом»? Вы знаете, когда Ленин отменил деньги в 1918 году, экономика сразу развалилась, и Троцкий предложил поставить рабочих на военное положение, трудовые армии. Троцкий и Сталин – это не коммунисты, это фашисты. У нас не было коммунизма, у нас был казарменный коммунизм.

Реплика из зала: А где вопрос?

Короткий: Вопрос понятен: вы понимаете, что у вас искаженная картина? 

Кон-Бендит: Я на «Мерседесе» не езжу, и пентхауса у меня нет. Если на нас с вами посмотреть, мы не так уж по-разному выглядим. Я думаю, что картина у меня не искаженная. Я говорил просто о реально существующем коммунизме, если есть еще какой-то коммунизм, я о нем не знаю. Что касается исторического опыта, я не хочу никому запрещать бороться за коммунизм. Я просто думаю, что представление о коммунизме, описанное в «Коммунистическом Манифесте», – это утопия. Это представление, которое мне кажется научной дефиницией, утопией, и, мне кажется, пытаться реализовать ее на практике  — неправильно. Казармы здесь не нужны. Коммунизм сам по себе тоталитарен, это тоталитарная дефиниция.

Вопрос из зала: Мне осталось спросить очень мало, спасибо моему приятелю, который задал большую часть моего вопроса. Он все равно касается Турции. Вы в своем основном выступлении увязали перспективу вступления Турции в Европу с тем, что Турция – исламское государство. Но вы лучше меня знаете, что Турция — в малой мере исламское государство и в гораздо большей – государство вполне светского, агрессивного государственного национализма. А это штука покрепче и поглубже, чем любые признаки повседневной религиозности. Как вы полагаете, в те самые 10-15 лет подвижки возможны? Уютно ли вам будет в Европе с такой Турцией?

Кон-Бендит: Европейский Союз существует не для того чтобы решать, что уютно, что неуютно. Большинство людей в Турции – мусульмане, государственная идеология – светская. Вопрос, который возникает в исламском мире, – это тот же вопрос, который возникал в мире католическом или иудаизме: каким образом можно совместить ислам и демократию. Так в свое время спрашивали, как можно совместить католицизм и демократию или иудаизм и демократию.

Вопрос — как будет секуляризироваться ислам. Я думаю, что это как раз тот процесс, который происходит в Турции. Будет ли этот процесс спешным или нет – я не знаю. Мы должны поддерживать этот процесс и в Турции, и в Иране (где он тоже идет). Мы должны поддерживать этот процесс в Палестинском государстве как демократическом государстве. Вопрос, каким образом демократия найдет себе дорогу в исламе, – это жизненно важный для нас вопрос. Именно в этом цель переговоров, и мы посмотрим, что будет через 10-15 лет. Потому что вступление Турции в ЕС означает лишение турецких военных власти. Сейчас в Турции за последние 10-15 лет уже произошли большие изменения.

Борис Скляренко: У меня вопрос и комментарий. По поводу реакции, которая здесь была, хочется напомнить затертое, банальное выражение «коллективная безответственность – более легкая вещь, чем коллективная ответственность». Наверное, в 1968 г. надо было много мужества, чтобы подняться с окопов и куда-то идти. Что касается сегодняшнего дня, для молодежи хочется напомнить события прошлого года, потому что коллективно безответственно неполиткорректно относиться к гостю. Я напомню события после Беслана, террористические акты, и я уже как-то приводил этот случай, когда у нас практически никто не вышел. В то время, как в Мадриде, если не ошибаюсь, после террористических актов вышли люди, и правительство рухнуло. Так какое мы можем иметь моральное право? Это чисто риторически…

Теперь вопрос. Судя по тому, что вы рассказывали сейчас, просматривается глубокое верование в институциональные, в общем-то, ценности, которые очень идентичны понятию Карла Поппера «открытое общество» и его идее «институциональной интервенции». Надо ли полагать, что это и есть та идеологическая основа, которой придерживаетесь лично вы и Партия зеленых, на которой она основывает свою деятельность? Спасибо.

Кон-Бендит: Здесь я не могу в укороченном варианте ответить положительно, поскольку Поппер не ставит вопрос о социальной эмансипации. Поппер  — это теоретик институтов. Я ссылался на Ханну Арендт. Я думаю, что мы нуждаемся и в том, и в другом. Мы нуждаемся и в институтах, и в социальной эмансипации. Я полагаю, что Партия зеленых как раз и представляет то, что я вам сейчас сказал. «Зеленые» стараются перевести язык социального движения на язык политического процесса. Удастся или нет – это уже другой вопрос, но партия на это претендует. Я не пытался представить всю идеологию «зеленых», я просто ответил на ваш вопрос. «Зеленые» — это единственная партия, которая пытается мыслить в социально-экологическом измерении. Социальное нельзя отделить от экологического, именно этим «зеленые» отличаются от традиционных социалистических партий.

Борис Жуков: Вы назвали «Манифест Коммунистической партии» утопией. Есть ли у «зеленых» своя утопия? Я не прошу ее сейчас излагать, но можете ли вы назвать автора, сочинение, документ, которые можно было бы назвать «зеленой» утопией?

Кон-Бендит: Если бы я мог назвать автора, то это был бы Анри Гарс.

Сергей Мирзоев: Я понимаю, вы уже очень устали, но у меня два очень важных вопроса, во всяком случае, для меня. Можно ли понимать из сегодняшнего диалога, что активно разделяются «мы» и «они»? Мы – объединенная Европа, они – Россия и постсоветское пространство. Считаете ли вы возможным существование такой версии демократии, которая бы не была похожа на европейскую, но, тем не менее, по каким-то собственным историческим причинам имела бы право на существование?

Кон-Бендит: На этот вопрос я могу ответить только абстрактно: да, конечно, просто я не знаю таких форм. Я сюда приехал не для того, чтобы вам излагать абсолютные истины. Я постарался представить вам политическое становление. Я уважаю любую другую политическую позицию, занимаюсь этим. Вы хотите услышать от меня абсолютную истину, а я ее не представляю. Я просто считаю, что должен представлять тот опыт, который мы накопили в Европе. Если у вас есть другие представления, другой опыт демократии – представьте его.

Тут можно спросить, могут ли в Китае, в Иране, в США нарушаться права человека. И мы заметим, что если речь идет о правах женщин, то, в принципе, эти позиции в Китае, Иране и Штатах начинают совпадать между собой. Скажем, если речь идет о праве на аборт, на то, чтобы женщина сама принимала это решение, то американские фундаменталисты, в принципе, очень похожи на исламских.

Сергей Соловьев: Я из журнала «Скепсис». Прежде всего, хотелось бы, чтобы господин Кон-Бендит понимал, что здесь собрались люди, знающие, что такое бунд, и которым не надо это объяснять. Собственно вопрос. Вы говорили о том, что ваши демократические идеалы 1968 г. продолжают существовать. Как с демократическими идеалами в принципе сочетается риторика Холодной войны, связанная с понятием тоталитаризма Арендт, Бжезинского, Фридриха?

Второй вопрос. Вы говорите о необходимости борьбы с тоталитаризмом в разных странах. Кто решает, наносить ли удары по этим странам или они еще пока недостойны внимания американских бомбардировщиков и европейской пехоты? Есть ли у стран в данном случае «третьего мира» право голоса, ибо из ваших слов следует, что «третий мир» — это объект, мы здесь тоже объект. Честно говоря, нам не нравится быть объектом.

<аплодисменты>

Кон-Бендит: Что касается принятия решений, в отношении Косово, например, был сразу же подан проект резолюции от России и от Китая в Совет Безопасности ООН о том, что бомбардировки должны быть срочно прекращены. Но кроме Китая и России, все выступили против прекращения бомбардировок, в том числе и страны «третьего мира».

После этого вопрос был поставлен на Генеральной Ассамблее ООН, и снова большинство выступило против прекращения бомбардировок, это означает, что «третий мир» тоже голосовал. Я уже говорил, что считаю бомбардировки неправильными, но неправда, что здесь в принятии решения другие страны не участвовали.

Однако абсолютно правильно, что единоличные претензии на власть американцев – это нечто, с чем необходимо бороться. Именно поэтому нам нужна сильная Европа. Поэтому нам необходимо, чтобы у Европы был собственный голос, а собственный голос Европы – это и в интересах России. Речь идет о том, что применительно к тому, что происходило в Ираке, и Россия, и большинство других народов были все-таки, наверное, против.

Лейбин: Извините, кому не успели дать слово, мы вынуждены заканчивать по соображениям времени.

Кон-Бендит: А чего заканчивать-то? Можно и дальше работать. Мне, например, очень понравилось. Знаете, я чувствую атмосферу 1968 г., плюс-минус. Да, да, ребята, все хорошо. Если я так «завел» аудиторию, почему бы мне к вам второй раз не приехать?

Лейбин. Будем очень рады.

Фото и аудио лекции Д. Кон-Бендита

В рамках проекта “Публичные лекции “Полит.ру”, стартовавшего в марте 2004 года, выступали:

Электронный архив открытого доступа НИУ «БелГУ»: 1968 год: первая субкультурная революция

Электронный архив открытого доступа НИУ «БелГУ»: 1968 год: первая субкультурная революция




Skip navigation

Please use this identifier to cite or link to this item:
http://dspace.bsu.edu.ru/handle/123456789/24071

Items in DSpace are protected by copyright, with all rights reserved, unless otherwise indicated.

дети Карла Маркса и Кока-колы

Возгорание 1968 года тем самым состояло из смеси крайне серьёзного желания сделать мир лучше и его весёлого сдвижения. Жан-Люк Годар, говоривший, что делал свои фильмы не на съёмках, а во время еды, питья, чтения, мечтаний, называл действующих лиц спектакля с острой точностью «детьми Карла Маркса и Кока-колы». Акции, в первую очередь студенческие, были нацелены против чёткого разделения бюргерской жизни, в которой между сферами работы, любви, политики, искусства, развлечений и науки допускалось лишь посредничество, но не смешение. В послевоенных обществах, которые всё ещё прекрасно помнили Вторую мировую войну и приведённый в исполнение геноцид, царил страх того, что иначе вся конструкция сможет обрушиться.

Саундтрек из философии, рока, кино и хеппенинга

Но на всю это конструкцию деятели, рождённые в 1938 по 1948 годы, чихали. Это всё равно, как уверял Адорно, ложь. Великие слова этого маленького человека воспринимались детскими ушами и глазами несмотря на то, что всё их значение было ещё непонятным, как точно верные слова. Считалось, что мятежным является тот опыт, который передаёт ответственность за себя отрицательной, никогда не завершающейся и ни в коем случае не ведущей к аннулированию диалектике. Неотъемлемой частью страсти 1968 года является то, что философия, рок, кино и хеппенинг образовали звук, от которого невозможно было отгородиться тому, кто ощущал себя молодым. Движение стало только из-за того движением, что оно просто переходило границы, которые поколением раньше были условием возможности цивильности, свободы и благополучия.

Но толкование 1968 года изначально было спорным. Таким образом, Юрген Хабермас и Карл Хайнц Борер в своё время представили конкурирующие толкования событий, происходящих перед их глазами. Один в качестве радикального демократа, а другой – абсолютного эстета. То, что для Хабермаса было моделями цивильного непослушания, Борер поносил как уверенность в собственной правоте новой левой «Золотой середины». В то время, как Борер в лучших отрезках 1969 года распознавал возвращение сюрреализма, Хабермас проводил границы между бессовестными активистами, для которых «прямое действие» было важней «дискурса без господства» и большой частью тех, которым в первую очередь надоела «тысячелетняя затхлость» в университетах. Один провёл длинную линию от 1968 года к Бараку Обаме и Ангеле Меркель; другой по сегодняшний день настаивает на безумии перерыва, который не может быть использован ни для одной идеи. Оба ссылались на вдохновение от Вальтера Беньямина, для которого, как известно, катастрофой было то, что всё так и продолжается.

1968 год состоял из открытия общества как категории для понимания личной жизненной практики. Рождённым после этого, которые шутят над такими пластмассовыми словами как «социализация», «коммуникация» и «интеракция», это трудно понять.

Понятие общества было намного больше, чем инструмент социологического объяснения мира, ведь оно содержало в себе обещание самопреодоления сомневающегося в себе Я. Между личным несчастьем и общественной несправедливостью существовала взаимосвязь. Поэтому стенания самого себя могли стать легитимным предметом политических требований. Не только одна социология, лингвистика, психоанализ, социальная история или социальная психиатрия образовали новый тип знаний, которые связывали точное описание с нормативными требованиями. Эти новые познания 68 года обещали, как Пьер Бурдьё, много, но требовали малого.

Каннский фестиваль 1968 года — что это было, обзор конкурсной программы

Канны упрямо пытались оставаться тихой гаванью в бушующем водовороте всеобщего бунта, во многом напоминая стадию отрицания, которую спустя полвека, несмотря на набирающую обороты пандемию, озвучит в Facebook нынешний директор Каннского кинорынка Жером Пайяр: 

«Простите, ребята, но фестиваль пройдет в мае, как обычно». 

В 1968 году руководство фестиваля также старалось игнорировать происходящее, продолжая подчеркивать «буржуазность и светскость». Понять организаторов вполне можно. К фестивалю было готово ровно все. Конкурсная программа составлена, ежегодный постер нарисован, жюри, в состав которого среди прочих входили Моника Витти, Роман Полански, Луи Маль, Теренс Янг и советский поэт Роберт Рождественский, собралось и готово к работе. Пресса аккредитована, отели переполнены, рекламодатели уже успели оплатить спонсорские пакеты. Фестиваль открывается экспериментом — отреставрированной копией классических «Унесенных ветром» Виктора Флеминга. Знаменитая американская актриса и по совместительству княгиня Монако Грейс Келли выступает в качестве ведущей церемонии открытия. Все хорошо и чинно.

В ночь с 10 на 11 мая в Латинском квартале Парижа происходит ожесточенное столкновение между бунтующими студентами и полицией. По прошествии «ночи баррикад» Ассоциация французских критиков публикует заявление, в котором просит каннское руководство присоединиться к демонстрации в поддержку студенчества, запланированной на 13 мая, и приостановить кинофестиваль в знак солидарности со студентами в их «протесте против жестоких полицейских репрессий, которые являются посягательством на культурную свободу нации, светские традиции ее университетов и ее демократические принципы». Руководство отказывается.

17 мая в Каннах показывают документальный фильм Питера Леннона «Каменистая дорога в Дублин». Как оказалось, это будет последняя картина, показанная в рамках кинофестиваля. 

На следующий день группа смутьянов во главе с Жан-Люком Годаром, Франсуа Трюффо, Жан-Пьером Лео, Клодом Берри и Жан-Габриэлем Альбикокко организуют пресс-конференцию, которая свелась к оживленной дискуссии на тему того, как прогрессивным кинематографистам закрыть буржуазные Канны. Трюффо, с трудом добравшийся до Лазурного Побережья из Парижа, заявил, что сейчас, когда поезда не ходят, а заводы бастуют, продолжать фестиваль по меньшей мере нелепо. Годар агитирует за закрытие, призывая проявить солидарность со студенческим движением. К бунтарям присоединяются Клод Лелюш, прибывший в Канны на собственной яхте, сценарист Жан-Клод Карьер, актриса Маша Мериль, и члены жюри Роман Полански и Луи Маль. В зале Жана Кокто старого дворца Круазетт собирается очередная пресс-конференция, объявляющая, что в знак поддержки рабочих и студентов, протестующих по всей Франции, фестиваль должен быть прекращен. Луи Маль, Роман Полански, Моника Витти и Теренс Янг объявляют о выходе из состава международного жюри, а Карлос Саура, Ален Рене, Сальваторе Сампьери, Милош Форман и другие просят снять их с конкурса. 

«Все снимали фильмы с фестиваля, и я в подражание французам и из солидарности с ними тоже так сделал. Чисто марксистский парадокс. Мы как раз мечтали, чтобы в нашей стране не было красных флагов. Ситуация была абсурдной, но мы смирились с этим противоречием»,

 — признается позже Форман в интервью журналу Variety.

Бабиш хочет для Минска бархатную революцию, а не 1968 год

→

→

→

Бабиш хочет для Минска бархатную революцию, а не 1968 год

Facebook

Twitter

Вконтакте

Pinterest

Премьер-министр Чехии Андрей Бабиш хочет, чтобы Европейский союз подтолкнул белорусов к революции, подобной той, что произошла в 1989 году в Чехословакии. Он против повторения сценария 1968 года.

Фото: Наша Нiва

«В Беларуси не должно произойти того, что случилось с нами в 1968 году», — написал Бабиш в Twitter. В то же время он подтвердил свой тезис о том, что Европейский союз должен решительно действовать.

«Они должны побудить белорусов не бояться реализации модели бархатной революции ноября 1989 года», — добавил чешский премьер.

Между тем Александр Лукашенко в воскресенье, 16 августа, на митинге в свою поддержку обратился к народу. Он поблагодарил своих сторонников по всей стране и заявил, позвал на митинг не для того, чтобы его «защитили», а чтобы белорусы смогли защитить свою страну. В своем обращении он заявил о готовности начать реформы: «Вы хотите реформ? Скажите каких — завтра же начнем». Также президент заявил о наращивании военной мощи на западных границах Белоруссии. По официальным данным, на эту акцию пришло 65 тысяч человек.

У стелы «Минск — город-герой» на проспекте Победителей в столице Беларуси в свою очередь собрались протестующие против результатов выборов и двинулись в сторону площади Независимости. По данным TUT.BY, на акцию пришло более 200 тысяч человек, люди продолжают прибывать. Протесты идут и в других городах Беларуси.

За текущие выходные Лукашенко дважды провел телефонные переговоры со своим российским коллегой Владимиром Путиным. В частности, Путин подтвердил готовность Москвы оказывать Минску поддержку в разрешении проблем в республике на основе договора о Союзном государстве, а также по линии Организации договора о коллективной безопасности.

Источники: novinky.cz и lenta.ru

Шарль де Голль | Биография, Вторая мировая война и факты

Шарль де Голль , полностью Шарль Андре Жозеф Мария де Голль , (родился 22 ноября 1890 года, Лилль, Франция — умер 9 ноября 1970 года, Коломбей-ле-де-Эглиз), французский солдат, писатель, государственный деятель , архитектор Пятой республики Франции.

Популярные вопросы

Каких достижений достиг Шарль де Голль?

Шарль де Голль руководил силами Свободной Франции в сопротивлении капитуляции Германии во время Второй мировой войны и стал временным президентом Франции сразу после войны.Позже он был архитектором Пятой республики и был президентом с 1958 по 1969 год.

Когда Шарль де Голль прославился?

Шарль де Голль был заместителем государственного секретаря по вопросам обороны и войны, когда маршал Филипп Петен принял правительство Франции с намерением подписать перемирие с Адольфом Гитлером. Де Голль уехал в Лондон, где 18 июня 1940 года передал призыв к своим соотечественникам продолжать борьбу под его руководством.

Какова была политика Шарля де Голля на посту президента Франции?

Шарль де Голль был убежден, что Франция должна рассматриваться как одна из великих держав и не подпадать под влияние какой-либо другой страны, особенно Соединенных Штатов.С этой целью он сделал Францию ​​ядерной державой, вывел Францию ​​из военного командования НАТО и следовал своим собственным взглядам на внешнюю политику.

Когда Шарль де Голль потерял власть?

Шарль де Голль дважды терял власть. Он ушел с поста временного президента в 1946 году, поскольку выступал против политических партий, образующих Четвертую республику, и, когда его собственное движение не смогло получить большинство, он ушел из политики в 1953 году. Во второй раз избиратели отклонили предложенные им реформы, и он ушел в отставку. президентом в 1969 г.

Образование и начало карьеры

Де Голль был вторым сыном в семье римско-католической, патриотической и националистической верхушки среднего класса. В семье росли историки и писатели, а его отец преподавал философию и литературу; но еще мальчиком де Голль проявлял страстный интерес к военным делам. Он учился в Военной академии Сен-Сира, а в 1913 году в качестве младшего лейтенанта присоединился к пехотному полку под командованием полковника Филиппа Петена.

Де Голль был умным, трудолюбивым и ревностным молодым солдатом, а в своей военной карьере — человеком оригинального ума, огромной самоуверенности и выдающегося мужества.Во время Первой мировой войны он сражался при Вердене, был трижды ранен и трижды упоминался в депешах, провел два года и восемь месяцев в качестве военнопленного (за это время он предпринял пять неудачных попыток к бегству). После краткого визита в Польшу в качестве члена военной миссии, годичного обучения в Сен-Сире и двухлетнего курса специальной подготовки по стратегии и тактике в Высшей школе Герра (военное училище) он получил повышение от Маршала Петена в 1925 году в штаб Высшего военного совета.С 1927 по 1929 год де Голль служил майором в армии, оккупировавшей Рейнскую область, и сам видел как потенциальную опасность немецкой агрессии, так и неадекватность французской обороны. Он также провел два года на Ближнем Востоке, а затем, получив звание подполковника, четыре года проработал членом секретариата Совета национальной обороны.

Писательская карьера де Голля началась с исследования отношений между гражданскими и военными державами в Германии ( La Discorde chez l’ennemi , 1924; «Раздор между врагами»), за которым последовали лекции о его концепции лидерства, Le Fil de l’épée (1932; Лезвие меча ).Исследование по военной теории, Vers l’armée de métier (1934; Армия будущего, ), защищало идею небольшой профессиональной армии, высокомеханизированной и мобильной, вместо статических теорий, примером которых является Мажино. Линия, которая предназначалась для защиты Франции от нападения Германии. Он также написал меморандум, в котором пытался, даже в январе 1940 года, обратить политиков в его образ мышления. Его взгляды сделали его непопулярным среди своего военного начальства, и вопрос о его праве публиковать под своим именем историческое исследование La France et son armée (1938; France and Her Army ) привел к спору с маршалом Петеном. .

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту.
Подпишись сейчас

Вторая мировая война

В начале Второй мировой войны де Голль командовал танковой бригадой, приданной французской 5-й армии. В мае 1940 года, после вступления в должность временного бригадного генерала 4-й бронетанковой дивизии — звание, которое он сохранял на всю оставшуюся жизнь — он дважды имел возможность применить свои теории о танковой войне. Он был упомянут как «замечательный, энергичный и отважный лидер.6 июня он вошел в правительство Поля Рейно в качестве заместителя государственного секретаря по вопросам обороны и войны и предпринял несколько миссий в Англии, чтобы изучить возможности продолжения войны. Когда через 10 дней правительство Рейно было заменено правительством маршала Петена, который намеревался заключить перемирие с немцами, де Голль уехал в Англию. 18 июня он передал из Лондона свой первый призыв к соотечественникам продолжить войну под его руководством. 2 августа 1940 года французский военный суд судил его и заочно приговорил его к смертной казни, лишению воинского звания и конфискации имущества.

Де Голль начал свою военную карьеру как политический лидер с огромными обязанностями. У него была лишь горстка случайно набранных политических сторонников и добровольцев для того, что должно было стать Силами Свободной Франции. У него не было политического статуса, и он был практически неизвестен как в Великобритании, так и во Франции. Но он был абсолютно уверен в своей миссии и убежден, что обладает лидерскими качествами. Он был полностью предан Франции и обладал силой характера (или упрямством, как это часто казалось британцам), чтобы бороться за французские интересы, какими он видел их, используя все имеющиеся в его распоряжении ресурсы.

В его стране для политиков левого политического толка кадровый офицер, который был практикующим католиком, не был сразу приемлемым политическим лидером, в то время как для правых он был бунтарем против Петена, который был национальным героем и французским героем. только фельдмаршал. Радиопередачи из Лондона, действия Сил Свободной Франции и контакты групп сопротивления во Франции либо с собственной организацией де Голля, либо с организациями британских секретных служб принесли национальное признание его руководству; но полное признание его союзниками пришло только после освобождения Парижа в августе 1944 года.

В Лондоне отношения де Голля с британским правительством никогда не были легкими, и де Голль часто усугублял их, порой из-за собственной неверной оценки или обидчивости. В 1943 году он перенес свою штаб-квартиру в Алжир, где стал президентом Французского комитета национального освобождения, сначала совместно с генералом Анри Жиро. Успешная кампания де Голля по вытеснению Жиро дала миру доказательство его навыков политического маневрирования.

Начало политической карьеры

9 сентября 1944 года де Голль и его теневое правительство вернулись из Алжира в Париж.Там он возглавил два сменяющих друг друга временных правительства, но 20 января 1946 года он внезапно ушел в отставку, по-видимому, из-за его раздражения политическими партиями, формирующими коалиционное правительство.

В ноябре 1946 года была провозглашена Четвертая Французская республика, и до 1958 года де Голль вел кампанию против ее конституции, которая, по его словам, могла воспроизводить политические и правительственные недостатки Третьей республики. В 1947 году он сформировал «Сплочение французского народа» (Rassemblement du Peuple Français; RPF), массовое движение, которое быстро росло в силе и фактически превратилось в политическую партию во время выборов 1951 года, когда оно получило 120 мест в парламенте. Национальное собрание.Движение выражало враждебность де Голля к конституции, к партийной системе и, в частности, к французским коммунистам из-за их непоколебимой лояльности директивам из Москвы. Однако он стал недоволен РПФ и в 1953 г. разорвал с ним связи. В 1955 году он был расформирован.

Генерал не появлялся на публике в 1955–56 годах и удалился в свой дом в Коломбей-ле-де-Эглиз, где работал над своими мемуарами: L’Appel, 1940–1942 (1954; The Call to Honor, 1940–1942 ), L’Unité, 1942–1944 (1956; Unity, 1942–1944 ) и Le Salut, 1944–1946 (1959; Salvation, 1944–1946 ).Последний том был завершен только после его возвращения к власти в 1958 году.

Всеобщая забастовка | экономика и политика

Всеобщая забастовка , остановка работы значительной части рабочих в ряде отраслей в рамках организованных усилий для достижения экономических или политических целей. Забастовку, охватывающую только одну отрасль, нельзя назвать всеобщей забастовкой.

Идея всеобщей забастовки как сознательной части тактики ведения коллективных переговоров возникла, по-видимому, в Великобритании, где этот термин вошел в язык к 1830-м годам.Позже в этом веке во Франции мыслители-синдикалисты считали, что рабочие могут совершить социальную революцию, используя всеобщую забастовку для прямого свержения владельцев промышленности.

Всеобщие забастовки впервые стали возможны с ростом крупных профсоюзов в конце 19 века. Две крупные всеобщие забастовки произошли в Бельгии в 1893 и 1902 годах в поддержку всеобщего избирательного права для мужчин. Крупномасштабная забастовка была проведена в Швеции в 1902 году по аналогичным вопросам, за ней последовала забастовка в Италии в 1904 году, протестовавшая против использования солдат в качестве штрейкбрехеров.Всеобщая забастовка, охватившая Россию во время революции 1905 года, вынудила царя издать Октябрьский манифест, в котором он обещал создать конституцию и национальный законодательный орган. В 1909 году в Швеции была организована еще одна всеобщая забастовка, на этот раз в ответ на политику замораживания заработной платы и локаута, принятую работодателями, столкнувшимися с падением прибылей. Бастовало почти половина всей рабочей силы страны, и остановка продолжалась месяц до того, как забастовка была урегулирована. Всеобщая забастовка в Швеции показала, что крупные экономические реформы могут быть проведены без применения насилия.

Всеобщая забастовка в Берлине помешала захвату правительства Германии правыми в 1920 году. В 1926 году Великобритания столкнулась с одной из крупнейших из всех забастовок, которую предпринял Конгресс профсоюзов (TUC) в поддержку национальной угольной промышленности. горняки, которые вели ожесточенный спор с владельцами шахт. Около трех миллионов из пяти миллионов членов профсоюзов Великобритании присоединились к забастовке, цель которой заключалась в том, чтобы заставить правительство вмешаться в угольный спор. Забастовка длилась всего девять дней и закончилась 12 мая, однако, после того, как TUC осознал, что не может нарушить работу основных государственных служб.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту.
Подпишись сейчас

Общие забастовки в Европе случались нечасто со времен Второй мировой войны. Заметными исключениями были всеобщая забастовка во Франции (май 1968 г.), вызванная требованиями студентов о реформе образования, и общенациональные забастовки за реформу системы социального обеспечения и образования в Италии (ноябрь 1968 г.), в которой участвовало более 12 миллионов рабочих. Франция снова стала ареной всеобщей забастовки (24 ноября — 12 декабря 1995 г.), в результате которой был остановлен общественный транспорт, больницы, служба доставки почты и многие другие коммунальные службы и службы в знак протеста против планов правительства Франции по сокращению социальных и других социальных пособий. .

В Соединенных Штатах профсоюзы в целом признали нерушимость коллективного договора и, таким образом, в принципе выступили против всеобщей забастовки. В некоторых странах Азии и Африки профсоюзы, связанные с движениями за независимость, часто прибегали к всеобщим забастовкам в качестве средства политического протеста во время колониального правления. В наше время небольшие масштабы промышленности в этих странах, как правило, ограничивают деятельность профсоюзов. Однако, где бы в этих странах ни существовали организованные профсоюзы, они продолжали использовать всеобщую забастовку как инструмент для достижения экономических, а также политических целей.

Riot | уголовное право | Britannica

Riot , по уголовному праву, насильственное преступление против общественного порядка с участием трех или более человек. Подобно незаконному собранию, бунт включает в себя собрание людей с незаконной целью. Однако, в отличие от незаконного собрания, бунт предполагает насилие. Понятие очевидно широкое и охватывает широкий спектр группового поведения, от кровавого столкновения между пикетчиками и штрейкбрехерами до поведения уличной банды.

беспорядки

Мятежники сражаются с полицией во время забастовки 1934 года в Миннеаполисе.

Национальный архив (идентификатор ARC: 541925)

Подробнее по этой теме

Как правительство США определяет разницу между протестом и бунтом?

Как правительство США определяет разницу между протестом и бунтом? Протест — это «организованная публичная демонстрация неодобрения»…

В англо-американских правовых системах массовые беспорядки квалифицируются главным образом как нарушение общественного порядка. Согласно кодексам континентальной Европы преступление требует вмешательства или сопротивления органам государственной власти. В Соединенных Штатах, Соединенном Королевстве и Индии беспорядки обычно являются правонарушением, караемым мягкими приговорами. Однако законы Соединенного Королевства предусматривают более суровые наказания, когда участники беспорядков отказываются разойтись после того, как им было приказано сделать это по приказу мирового судьи. В Соединенных Штатах, Канаде и Индии наказание за бунт против государственной власти ужесточено, хотя оно не так сурово, как в Соединенном Королевстве, а нарушение государственной власти посредством беспорядков не требует формального присутствия магистрат.

В Германии беспорядки ограничиваются преступлением против государственной власти, а меньшие акты группового насилия называются нарушением общественного спокойствия. Для того чтобы нарушение стало бунтом, должностному лицу, выполняющему свои обязанности, необходимо оказать сопротивление, напасть или запугать его. Наказание как за бунт, так и за нарушение общественного порядка больше по немецкому законодательству, если обвиняемый совершил одно из явных действий или был главарем, различие также наблюдается в Японии. Французский закон не определяет бунт отдельно, но рассматривает его как частный случай сопротивления государственной власти под общим заголовком восстания.Нарушение мира, которое занимает центральное место в англо-американской концепции беспорядков, не рассматривается как преступление во французском законодательстве.

1968: 50 лет после глобального восстания

Пятьдесят лет спустя трудно передать, с какой скоростью события 1968 года следовали одно за другим — то, как в тот год одновременно казалось, что мир может погрузиться в варварство или стремительное движение. вперед к чему-то новому. 1968 год стал периодом, когда миллионы людей решили изменить мир, а сотни тысяч из них присоединились к социалистическим организациям или основали их.Вспоминание той эпохи и извлечение уроков из нее — центральная тема этого выпуска ISR .

Год начался с серии масштабных скоординированных атак борцов за национальное освобождение во Вьетнаме, известных как Тетское наступление, на оккупационные силы США. 27 февраля Уолтер Кронкайт объявил войну во Вьетнаме «невыполнимой». 4 апреля был убит Мартин Лютер Кинг-младший, что вызвало беспорядки практически в каждом крупном городе США. В апреле студенты Колумбийского университета заняли здания в знак протеста против связи университета с войной во Вьетнаме и его плана по строительству отдельного спортивного стадиона, прозванного студентами и местными жителями Гарлема «вороной спортзала».3 мая во время студенческих демонстраций в Париже вспыхнули беспорядки. Неделю спустя рабочие начали всеобщую забастовку по всей Франции в поддержку студентов. К 22 мая забастовало 10 миллионов рабочих, число которых составляло

.

года — крупнейшая всеобщая забастовка в истории. В июле по всей Чехословакии начались забастовки и демонстрации, прежде чем российские танки и войска устремились через границу, чтобы сокрушить ее. В августе Национальный съезд Демократической партии превратился в полицейский бунт: студенты, СМИ и даже делегаты подверглись неизбирательным нападениям.2 октября военная полиция уничтожила сотни студентов-демонстрантов в Мехико за несколько дней до открытия Олимпийских игр, которые были бойкотированы тридцатью двумя африканскими странами в знак протеста против участия Южной Африки в апартеиде. Демонстрация 5 октября в Дерри, Северная Ирландия, положила начало движению за гражданские права в этой стране. А 18 октября на Олимпийских играх Джон Карлос и Томми Смит, призеры в беге на 200 метров, во время церемонии награждения поднимают кулаки в перчатках, что станет одним из культовых образов 1968 года.

В 1968 году протесты прошли не только в Европе и США, но и по всей Африке — от Сенегала до Южной Африки — и в Латинской Америке. В Уругвае, Бразилии и позднее в Чили произошел подъем массовых движений, в которых участвовали самые разные слои общества, от студентов до рабочих, приняв в некоторых случаях революционные или почти революционные масштабы.

В этот выпуск включена статья мексиканского социалиста Мануэля Агилара Мора о мексиканском 1968 году, студенческом движении и резне в Тлателолко пятьдесят лет назад.Южноафриканский историк Хайке Беккер в своей статье исследует борьбу студентов и молодежи на африканском континенте, которые слишком часто остаются вне повествования о «моменте 68-го». Затем Беккер сосредотачивается на борьбе студентов в Южной Африке против апартеида в конце 1960-х — начале 1970-х годов, а также на отголосках этих движений в недавней студенческой борьбе после апартеида в Южной Африке.

1968 год был годом революционных надежд. Большую часть времени система, в которой мы живем, не удерживает власть с помощью силы (хотя она никогда не бывает выше).Он делает это, убеждая людей в том, что альтернативы нет. Во всем мире 1968 год был годом, который продемонстрировал жестокость, на которую способна эта система в своем стремлении защитить власть и прибыль крошечного меньшинства. Но это также вселило надежду, что можно будет завоевать другой мир.

1968 год стал кульминацией более чем десятилетнего устойчивого протеста, и некоторые из этих моментов 1968 года продолжались в 1969 году (итальянская «горячая осень»), 1970-73 годах (Чили), 1974 году (Греция) и Португалии (революция 1975 года). ).Битвам 1968 года предшествовал целый период радикализации, на который повлиял целый период: движения за гражданские права, Власть черных и против войны во Вьетнаме в США, героическая борьба вьетнамского народа за национальное освобождение и множество других. антиимпериалистическая борьба, развернувшаяся в послевоенный период от Кубы до Алжира. Электризующий призыв Че в 1967 году создать «два, три, много Вьетнамов» вдохновил радикалов во всем мире. В течение многих лет люди устраивали демонстрации, пикетировали и сидели.То, что для многих начиналось как возмущение тем или иным аспектом капитализма, угнетения и империализма, превратилось в серьезное сомнение в отношении всей структуры мирового капитализма.

В Соединенных Штатах, например, десятки тысяч людей начали свою политическую деятельность в начале 1960-х годов, полагая, что Джим Кроу и Вьетнам были исключением — темным пятном на нации, которая в остальном имела благие намерения. Если бы вы могли протестовать, если бы вы могли противостоять моральной силе справедливости, вы могли бы повлиять на людей, находящихся у власти.В разгар движения за свободу слова в Беркли в 1964 году студенческий лидер Марио Савио в своей речи озвучил политику начала 1960-х:

Есть время, когда работа машины становится настолько отвратительной, заставляет вас так болеть сердце, что вы не можете принять в ней участие. Вы не можете даже пассивно участвовать! И вы должны положить свои тела на шестерни и на колеса, на рычаги, на все устройства, и вы должны заставить их остановиться!

Десятки тысяч людей сделали именно это.Иногда они сталкивались с ужасным насилием, и по прошествии десятилетия движение одержало важные победы. Но шестерни не останавливались.

После долгой борьбы движение за гражданские права США победило легального Джима Кроу только для того, чтобы противостоять гораздо более глубоким корням структурного расизма, бедности и американской системы несправедливости. Он столкнулся с условиями на Севере, которые часто были такими же жестокими, как и на Юге, за исключением того, что политики-демократы, которые хотя бы на словах отстаивали гражданские права, возглавляли черные гетто Севера.Даже когда антивоенное движение начинало настраивать общественное мнение против войны, война, казалось, только усиливалась.

В своем отчете о своем опыте 1968 года, который будет опубликован на веб-сайте ISR вместе с другими воспоминаниями из первых рук, Фрэнсис Фокс Пивен говорит: «Тесты заразительны. Люди в пути показывают другим, что можно сделать ». Движение в одной области породило уверенность в движениях в других областях. Движущей силой радикализации 1960-х годов было движение против империализма и колониализма, с одной стороны, и борьба с расизмом, с другой.Но эти движения также породили движения за освобождение женщин, освобождение геев, мощное движение чикано и более высокий уровень классовой борьбы не только во Франции, но и в Соединенных Штатах. Дискуссия за круглым столом с тремя историками о женщинах в Партии Черных пантер — со вступительной речью Лилы Йеллесетти — дает представление о возможностях и проблемах этого процесса.

По мере того, как эти движения продолжали организовываться, они сталкивались со структурными ограничениями капиталистической системы.Они стали делать более радикальные выводы. Благодаря процессу радикализации, в ходе которого социальные движения студентов, рабочих и угнетенных бросили вызов расизму, империализму, сексизму и классовому угнетению, миллионы людей пришли к выводу, что необходимо более революционное преобразование общества. В качестве одного примера, опрос 1970 года показал, что почти треть чернокожих солдат во Вьетнаме были готовы присоединиться к Партии черных пантер, когда они вернутся в Соединенные Штаты.

А как поменять систему? Студенты захватили университеты.С 1966 по 1969 год почти каждый крупный город в Америке взорвался городскими восстаниями, часто возглавляемыми афроамериканскими ветеранами, возвращавшимися из Вьетнама. А два президента-демократа обострили войну во Вьетнаме, не сумев серьезно заняться проблемами расизма и бедности у себя дома. Тем не менее шестерни продолжали вращаться.

Знаменитый слоган был разрисован по всему Парижу в 1968 году: «Будь реалистом, требуй невозможного». Это вдохновляющее напоминание даже сегодня, когда нам постоянно говорят, что нам нужны маленькие мечты и узкие горизонты, эти изменения происходят, когда мы мыслим масштабно.Важно помнить, что история движется скачками и очень быстро то, что когда-то казалось невозможным, становится возможным и необходимым.

Взрыв студенческих и рабочих протестов в Париже в мае 1968 года показал новую возможность: шестерни, колеса и рычаги, устройство, заставляющее машину работать, вовсе не машины. Это были мужчины и женщины со своими мечтами. Когда рабочие по всей Франции проявили солидарность со студенческими протестующими в Париже, это продемонстрировало потенциал новой революционной власти.В течение нескольких недель казалось, что французское правительство находится на грани краха. Обзор Эрнеста Рида французского May и анализ Меган Берент восстания старшеклассников во Франции раскрывают творческую силу и потенциал борьбы, которая, хотя и на короткое время, вывела рабочих в центр внимания. Как пишет Берент: «Хотя майские события 1968 года не привели к революции, устойчивый образ студентов и рабочих, борющихся за солидарность за преобразование как образования, так и общества в целом, представляет собой мощный образ, который сегодня вдохновляет радикалов так же, как и пугает правителей. во всем мире.”

Хотя масштабы восстания рабочего класса в Соединенных Штатах так и не достигли высот мая в Париже, движения действительно начали проникать в рабочий класс двумя способами. Во-первых, период 1965-1975 гг. Стал свидетелем значительного роста неофициальных «диких» забастовок по всей стране, а во-вторых, среди молодых рабочих возникли новые радикальные движения, особенно афро-американских рабочих, о чем свидетельствует статья Ли Сустара о восстаниях чернокожих рабочих в последнее время. 1960-е и начало 1970-х гг.Вдобавок в вооруженных силах произошло полномасштабное восстание, которое, наряду с продолжающимся сопротивлением вьетнамского народа, сыграло важную роль в поражении США во Вьетнаме.

1968 год был взрывоопасным, но нигде не привел к революционным изменениям. Франция дала нам представление о силе и творчестве рабочих в борьбе. Но это действительно побудило молодых радикалов по всему миру искать революционные формы организации, чтобы взять на себя капиталистическую систему в целом.

Несомненно, что многие проблемы системы, от неравенства до угнетения и войны, сегодня не менее актуальны, а во многих случаях даже хуже, чем в 1968 году. Взгляд в 1968 году напоминает нам, что социалистическая альтернатива всегда находила решение. способ оживить воображение нового поколения.

Сегодняшняя задача состоит в том, чтобы построить сейчас — как движения, так и социалистические организации — для грядущих потрясений. Цитируя Розу Люксембург: «Ваш заказ строится на песке. Завтра революция снова поднимет голову и, к вашему ужасу, провозгласит под звуки труб: «Я был, я есть, я всегда буду».’”

Также в этом выпуске

В этот выпуск также включена статья Рафаэля Бернабе, давнего пуэрториканского социалиста и активиста, члена Partido del Pueblo Trabajador (Партия трудящихся), о фоне взаимосвязанных кризисов в Пуэрто-Рико. Бернабе заключает, что «ужасное положение Пуэрто-Рико является результатом не только колониального правления, но и деструктивных императивов капиталистической конкуренции».

Ноябрь 1918 года знаменует собой 100-летие начала немецкой революции — затяжного процесса массовой борьбы, начавшегося с забастовок и солдатских мятежей, свергнувших кайзера Германии и вызвавших период усиленной массовой борьбы рабочего класса.Неспособность немецких коммунистов воспользоваться последней революционной возможностью в 1923 году привела к последующему возвышению и победе гитлеровской нацистской партии. Аксель Фэйр-Шульц предлагает полнометражный обзор переиздания Haymarket Books книги Криса Хармана «Потерянная революция: Германия 1918–1923 гг. », которая, как он утверждает, «остается единственной лучшей вводной книгой на английском языке о немецкой революции 1918–1918 годов. 23. ” Шон Ларсон предлагает обстоятельный обзор Веймарского коммунизма как массового движения 1918–1933 , книги очерков ключевых историков о периоде, в котором обсуждается возникновение немецкого коммунизма после падения кайзера и его поражения от рук Гитлера в 1933 году.По словам Ларсона, книга «представляет собой бесценную историю для английских читателей и станет пробным камнем для возрождения интереса к этим вопросам среди молодых социалистических левых.

1968: революция достигает сердца Европы

В МАЕ 1968 г. британский деловой журнал The Economist напечатал специальное приложение о французской экономике. В нем писатель Норман Макрэ утверждал, что «жалко слабые» профсоюзы Франции и высокое качество менеджеров могут позиционировать страну как экономическое лидерство в пост-де-Голлевскую эпоху.

Не только капиталистические издания оценили послушание французского рабочего класса. Фактически, один из самых известных французских левых, Андре Горц, предсказал в январе 1968 года в журнале Socialist Register , что «в обозримом будущем не будет кризиса европейского капитализма, столь драматичного, чтобы толкнуть массу рабочих к революционные всеобщие забастовки или вооруженные восстания в поддержку своих жизненных интересов ».

Но через несколько дней после того, как статья Макрэ попала в газетные киоски, Франция поразила мир — на тот момент проведя крупнейшую всеобщую забастовку за всю историю человечества.

Более 9 миллионов рабочих были задействованы во всех отраслях французской промышленности и во всех слоях общества, от Медонской обсерватории до Фолли-Бержер. В большинстве случаев рабочие не просто бастовали, а бросали вызов священному праву частной собственности, занимая свои рабочие места.

Десятки тысяч людей вышли на улицы Парижа в мае 1968 года

Во всем мире май 1968 года во Франции был источником вдохновения и эйфории. Настроение того времени было отражено заголовком баннера в британском радикальном журнале: «Мы будем сражаться, мы победим, Париж, Лондон, Рим, Берлин.«

Хотя всеобщая забастовка застала врасплох и правящий класс, и большую часть левых, в мае она не вылилась в полномасштабную забастовку. Фактически, в течение нескольких лет во Франции нарастала классовая борьба. Недовольство рабочих кипело в, казалось бы, спокойные времена, когда работодатели, казалось, брали верх, а правое крыло во главе с президентом Франции генералом Шарлем де Голлем доминировало в политике страны.

В 1967 году и в начале 1968 года по Франции прокатилась волна забастовок и локаутов, в которых участвовали машинисты, автомобильные рабочие, сталелитейные и судостроительные предприятия, а также рабочие государственного сектора.В период с начала марта 1968 года по начало мая на заводе Renault Billancourt под Парижем было не менее 80 случаев профсоюзных акций с требованиями повышения заработной платы, сокращения рабочего дня и улучшения условий труда.

Серия

1968: год революции

Рабочий-социалист участников помнят великие битвы революционного 1968 года — и уроки, которые они преподают сегодня.

Медленно, но верно нарастало давление в связи с массовым социальным взрывом.

Но взрыв не был результатом простого количественного роста воинственности рабочего класса. Вместо этого история пошла в обход другой части общества — растущего студенческого населения Франции.

Пытаясь модернизировать французскую промышленность, правительство расширило университетскую систему в 1950-х и 1960-х годах. В период с 1958 по 1968 год количество студентов французских высших учебных заведений увеличилось со 175 000 до 530 000 человек.

Студенты оказались загнанными в большие обезличенные университеты с ограниченными ресурсами.Большинству студентов суждено было стать техниками и администраторами — возможно, немного более привилегированными, чем рабочий класс, но не радикально отделившимися от него. Были распространены недовольство и критика.

В то же время международное студенческое движение, движимое большей частью геноцидом США во Вьетнаме, бывшей французской колонии, нашло сторонников во Франции.

Начиная с середины 1960-х, студенты организовали организацию за право студентов мужского и женского пола навещать друг друга в университетских домах.Кроме того, студенческие активисты в Нантере, в пригороде Парижа, организовали «критический университет» для обсуждения идеологического содержания стандартных курсов.

ДО НАЧАЛА 1968 г. проводились демонстрации — от Вьетнама до прав студентов. 3 мая власти, пытаясь вернуть себе контроль над университетами, решили закрыть Сорбонну в Париже.

Это оказалось колоссальной ошибкой.

На следующей неделе студенты вступили в схватку с полицией. Но разборка произошла в ночь на 10 мая, когда жестокий спецназ, CRS, противостоял студентам в Латинском квартале Парижа.К полуночи студенты строили баррикады, используя булыжник, вырванный с улиц. С этого момента ситуация развивалась очень быстро. Многие прохожие присоединились к студентам.

Прямые трансляции сражения транслировались по всей Франции. Известный футбольный диктор освещал сцену для одной станции:

Сейчас CRS заряжаются, штурмуют баррикады — боже мой! Бушует битва. Студенты контратакуют, слышен шум — CRS отступают…Теперь они перегруппировываются, снова готовятся к атаке. Жители [местных квартир] кидают вещи в CRS — о! Милиция в ответ стреляет гранатами в окна квартир.

В этот момент станция отключила диктора.

Той ночью тысячи студентов и рабочих возвели 60 баррикад, чтобы отразить нападения полиции. Человеческие цепи для перемещения дерева, металла и булыжника к баррикадам, образовавшимся спонтанно. «Ночь баррикад» разгромила CRS.

Не имея выбора, правительство вновь открыло Сорбонну и освободило всех заключенных студенческих активистов. Но на этом проблемы не закончились.

Жестокость CRS сместила общественное сочувствие на сторону студентов. В ответ федерации профсоюзов Франции объявили однодневную всеобщую забастовку и массовую демонстрацию в Париже 13 мая. В тот день в Париже прошел миллион рабочих.

Профсоюзы надеялись, что однодневной забастовки будет достаточно, чтобы вызвать движение.Но «ночь баррикад» и массовые демонстрации увеличили уверенность рабочих. Они больше не считали де Голля непобедимым.

14 мая рабочие авиазавода Sud Aviation в Нанте решили объявить бессрочную забастовку, захватив завод. Рабочие запирали менеджеров в своих офисах, заставляя их слушать записи международного гимна рабочего класса The Internationale 24 часа в сутки. В считанные дни аналогичные занятия были начаты по всей Франции, в основном по инициативе молодых боевиков.

В СВОЕМ отчете за май ’68 в книге Revolutionary Rehearsals британский социалист Ян Бирчелл пишет:

Современные отчеты придают большое значение спонтанности забастовки, и отрицать это было бы неправильно. Ни один национальный исполнительный или центральный комитет не придумал забастовку, не говоря уже о ее призыве; это была инициатива и решимость тысяч безымянных боевиков.

Однако никакое действие не бывает чисто спонтанным; миллионы рабочих не двинутся с места, если не будет дано руководство.Вначале решающую роль играют тысячи политических активистов, которые тем или иным образом стремились продлить забастовку.

Бирчалл цитирует другого историка о важности примеров воинственности:

Психологический эффект от того, что комплекс Renault [контролируемая государством автомобильная компания] стал частью забастовочного движения, был решающим для небольших заводов вокруг завода Renault во Флинсе; К этому следует добавить практические усилия групп молодых рабочих, которые объехали все маленькие фабрики и сыграли важную роль в их выводе.

Не менее важны были усилия небольших групп радикальных студентов, известных как «группускулы», многие из которых были маоистами или троцкистами, — которые посещали фабрики, побуждая рабочих присоединяться к движению.

За две недели забастовало 9 миллионов рабочих. Профсоюзные бюрократы, особенно члены федерации профсоюзов CGT, входящей в Коммунистическую партию, поддержали забастовку. Не сумев остановить забастовку, руководители профсоюзов решили, что лучше попытаться контролировать забастовку.

ОБЫЧНАЯ забастовка в одной отрасли пытается вынудить руководство пойти на уступки с полной остановкой производства. Но если весь рабочий класс останавливает производство, он обрекает себя на голодную смерть.

Как пишет Бирчалл: «Таким образом, всеобщая забастовка неизбежно ставит вопрос о контроле; некоторые производства и услуги должны продолжаться, но рабочие должны решать, какие из них и в какой форме. Последние недели мая выдвинули эти вопросы на первый план».

В ряде случаев бастующие рабочие продолжали оказывать полные или частичные услуги.К забастовке присоединились газовые и электротехнические работники, но запасы остались. Они разрешили несколько кратковременных отключений электроэнергии, чтобы просто показать боссам, которые контролировали энергоснабжение Франции. Водопроводчики обеспечивали снабжение Парижа под руководством своего забастовочного комитета. Соглашения между дальнобойщиками и фермерами обеспечивали доставку продуктов питания в Париж.

Типография

CGT опубликовала заявление, в котором говорилось, что ввиду серьезности ситуации они не хотят, чтобы радио или телеканалы, жестко контролируемые государством, имели монополию на информацию.Они согласились разрешить выход газет только в том случае, если пресса «объективно выполняет роль предоставления информации, которая является ее долгом». В некоторых случаях типографии отказываются печатать газеты, содержащие клевету правого толка.

Май 1968 года изменил все слои французского общества. Вокруг Франции бушевали споры и дискуссии. Как студенческий активист Рене Бурриго сказал Рональду Фрейзеру в устной истории Фрейзера 1968: студенческое поколение в бунте :

Обретенная способность говорить каждому — говорить о чем угодно с кем угодно.Это был действительно другой мир — возможно, мир грез — но это то, что я всегда буду помнить: необходимость и право каждого говорить.

В небольшом консервативном городке на западе Франции рабочие заняли муниципальный театр, вспоминал Бурриго:

Он стал постоянным форумом для дискуссий. Рабочие пришли и приняли участие — они впервые ступили в этот храм буржуазной культуры. Некоторые из них рассказали о своем опыте во время народных фронтовых [заводских] занятий в 1936 году.

В Нанте забастовочное движение перешло в руки рабочих. В течение одной недели в конце мая городом управляли избранные стачечные комитеты. Дальнобойщики и транспортники воздвигли баррикады на всех дорогах, ведущих в Нант. Полиция беспомощно наблюдала за тем, как рабочие контролируют движение в город и из города.

Центральный забастовочный комитет, совместно контролируемый ВКТ и двумя другими крупными профсоюзными федерациями, договорился с фермерскими организациями о распределении продуктов питания.За счет исключения средних уровней системы распределения продуктов питания было произведено резкое снижение цен.

Забастовка высвободила огромный потенциал рабочего класса. Но это также показало — слишком ясно — сдерживающий эффект бюрократии в рабочем движении. Усилив контроль над забастовкой, бюрократы смогли подавить потенциал забастовки.

Только на нескольких рабочих местах демократически избранные забастовочные комитеты контролировали мероприятия. На большинстве рабочих мест, особенно на тех, где доминировала ВКТ, профсоюзные бюрократы установили забастовочные комитеты.В этих комитетах преобладали профсоюзные функционеры и лоялисты, а революционные рабочие были исключены.

За пределами заводов политические активисты и рабочие создали «комитеты действий» — демократические органы, которые помогали проводить забастовку. Только в Париже появилось 450 комитетов действий. Эти комитеты в основном реагировали на события, помогая предоставлять информацию и организовывать такие услуги, как сбор мусора.

Многие комитеты действий, подозревая манипуляции со стороны социалистических или коммунистических партий, ограничивали свою деятельность техническими задачами.Другие пытались заменить собой существующие политические партии. Но никто не смог разработать единую национальную стратегию продвижения движения вперед. Таким образом, политическая инициатива перешла к профсоюзным чиновникам и Коммунистической партии.

25-26 мая представители правительства на встрече с лидерами профсоюзов согласились на ряд уступок. Но когда 27 мая представители профсоюзов представили рабочим соглашение, рабочие отказались. Забастовка продолжалась.

К концу мая ситуация достигла кризисных масштабов для правящего класса.Международный капитал отказывался уважать французскую валюту; богатые несли чемоданы, полные франков, в убежища в Швейцарии.

Де Голль предложил решение: всенародный референдум о прекращении забастовки с туманными обещаниями реформ. Однако президент сорвал референдум 30 мая, обнаружив, что ни одна типография в стране не печатает бюллетени. Когда он попытался напечатать их в Бельгии, бельгийские типографы проявили солидарность со своими французскими братьями и сестрами.

К концу мая казалось, что противостояние государства и движения неизбежно. Де Голль исчез, тайно встречаясь в Западной Германии с правыми генералами, чтобы спланировать военный переворот. Голлистский премьер-министр Жорж Помпиду призвал де Голля вернуться во Францию ​​и занять жесткую позицию по отношению к рабочим.

ВАКУУМ энергии существовал во Франции. Государство было в беспорядке. Но надвигающаяся революция была лишь плодом фантазии правых пропагандистов.

Решающим вопросом последней недели мая было не восстание. Это было то, как создать настоящие забастовочные комитеты, основанные на рядовых на каждом рабочем месте, и связать их с местными, региональными и национальными советами представителей рабочих.

Ничего из этого не произошло — пока государство находилось в смятении, рабочим также не хватало решительного руководства. Вакуум был заполнен реформистскими профсоюзами и политическими лидерами, которые боялись власти рабочих не меньше, чем правящий класс.

Реформисты, Коммунистическая партия (КП), Социалистическая партия (СП) и их профсоюзы хотели воспользоваться сдвигом влево в общественном мнении, чтобы направить движение в парламентское русло.

Для КП это означало использование своего контроля над профсоюзами ВКТ и забастовочными комитетами для противодействия влиянию революционных «группускул». Литература КП осуждала студентов как позеров среднего класса.

КП требовала участия в правительстве.ВКТ использовала свой вес, чтобы избежать «провокаций», чтобы движение не ускользнуло от конституционного строя. В ходе переговоров с правительством оно продолжало атаковать левых.

СП, намного меньшая, чем КП, попыталась организовать некоммунистические левые, включая многих «группускул», для поддержки своих избирательных усилий. Кандидат в президенты Франсуа Миттеран высказался о «реформе», пытаясь повысить свои шансы на выборах.

К сожалению, революционные левые были слишком малочисленны и неопытны, чтобы обеспечить альтернативу реформистским проискам.Ни одна из более мелких маоистских и троцкистских группировок не зарекомендовала себя в качестве надежной альтернативы реформистам.

Во-вторых, осуждения революционерами реформизма было недостаточно, чтобы привлечь рядовых членов КП и СП на сторону революционеров. Только терпеливая революционная пропаганда в сочетании с совместными действиями могла завоевать уважение рабочих-реформистов.

Но в разгар майских событий левым революционерам так и не удалось добиться такой комбинации.Таким образом, он оказался неподготовленным, когда в первые дни июня развернулось контрнаступление правых.

КОГДА де Голль объявил о парламентских выборах 30 мая, реформисты оказались в тупике. Они осудили референдум как уловку голлистов; они не могли отказаться от парламентских выборов, вокруг которых строилась их стратегия движения. Таким образом, они были вынуждены вести игру на условиях де Голля.

В ту же ночь французские правые мобилизовали 1 миллион человек на демонстрацию в пользу правительства.Некоторые из наиболее реакционных элементов французского общества впервые за несколько недель показали свои лица. Одна неофашистская часть толпы скандировала «Кон-Бендит Дахау». Даниэль Кон-Бендит был известным еврейским студенческим активистом.

Проправительственный марш и французские военные маневры, проходившие в сельской местности, придали новую уверенность правым и правительству. В начале июня правительство начало использовать ОМОН для зачистки заводов. А правые головорезы напали и убили нескольких активистов.

В то же время правительство и работодатели предложили повышение заработной платы и другие льготы, чтобы уговорить рабочих покинуть фабрики. В связи с намеченными на конец июня выборами, газета КП Humanité объявила 6 июня «Победоносное возвращение к работе в единстве».

Бюрократы ВКТ, стремящиеся положить конец оккупации, чтобы начать кампанию за кандидатов от КП, использовали закулисную тактику, чтобы заставить голоса прекратить оккупацию. Во многих случаях должностные лица CGT приказывали рабочим поселиться, поскольку все другие близлежащие рабочие места прекратили свою работу.Часто представители CGT просто лгали.

Июньские выборы оказались большой победой де Голля и французских правых. Оппортунизм компартии стоил ей 600 тысяч голосов. Французские избирательные правила не позволяли некоторым из наиболее радикальных сегментов движения — молодежи и рабочим-иммигрантам — участвовать.

Самый главный урок состоит в том, что рабочий класс был неправ, вступая в борьбу с де Голлем на его территории . Уникальная сила рабочих заключается в рабочих местах, а не в урне для голосования. Избирательная катастрофа была лишь подтверждением поражения, которое произошло в первых числах июня при возвращении к работе.

Тем не менее май 1968 года остается решающей датой в истории международного рабочего класса. Это был опыт, из которого был извлечен ряд жизненно важных уроков. Это показало, что рабочий класс в современной капиталистической стране не только не «исчез», но может потрясти систему до ее корней.

Это также показало, что без революционного руководства даже самые радикальные движения могут быть ограничены существующим порядком.

Даже сегодня память о мае 68-го горит ярко.Он напоминает нам, что бывают моменты, когда даже самые смелые мечты революционеров становятся реальностью.

1968: год революции | Newberry

Семинары Newberry по обучению взрослых будут встречаться виртуально через Zoom. Для получения дополнительной информации о виртуальных семинарах Newberry, включая учебное пособие по Zoom, посетите нашу страницу часто задаваемых вопросов о виртуальных семинарах. Если у вас есть вопросы об онлайн-обучении, напишите нам по адресу [email protected].

Необычайно бурный 1968 год по-прежнему запоминается его политическими революциями, социальными потрясениями и художественными новшествами.На этом семинаре будет использован глобальный подход к изучению того исторического года посредством рассмотрения таких событий, как Тетское наступление в мае 1968 года в Париже, Пражская весна, убийства Мартина Лютера Кинга-младшего и Роберта Кеннеди, движение Black Power. , студенческие восстания от Германии до Мехико и съезд Демократической партии в Чикаго.

Восемь сеансов. Регистрация — 280 $

Фрэнк Билетц получил докторскую степень по истории в Чикагском университете с основной специализацией в современной истории Великобритании и Ирландии.В настоящее время он работает адъюнкт-преподавателем истории в Университете Лойолы в Чикаго. Он ведет семинары в Newberry с 1994 года.

Требуется:

Первое чтение:

Регистрация открывается в 9:00 (CST) в среду, 13 января . Члены Newberry Associates уровня Literati и выше получат доступ к ранней регистрации, начиная с 7 января в 10:00. Узнайте больше о преимуществах членства и о том, как стать партнером Newberry.

Обратите внимание: Для получения дополнительной информации о регистрации, включая руководство по онлайн-регистрации, см. Нашу страницу с информацией о регистрации. Вопросов? Пожалуйста, свяжитесь с сотрудниками программы семинаров по электронной почте по адресу [email protected].

Мы предлагаем скидку 10% участникам, пенсионерам и студентам.

Этот семинар переполнен. Пожалуйста, напишите по адресу [email protected], чтобы вас добавили в список ожидания.

Этот семинар является частью программы семинаров по обучению взрослых Ньюберри.Узнайте больше о регистрации на семинар, правилах программы или обучении на семинаре.

1968 — Революция восприятия

Ingrid Gilcher-Holtey, Bielefeld University, Germany

Несмотря на внутреннее разнообразие движения 1968 года, все протесты были направлены на создание другого общества в западных странах. Социальное воображаемое, связанное с этим, пришло с новыми концепциями: «Être libre en 1968», можно было прочесть на лестнице наук По, «c’est участник» [Быть свободным в 1968 году означает участвовать — прим.]. В 1968 году свобода ассоциировалась с расширенной концепцией демократии, демократизацией всех сфер жизни. Считалось, что участие — средство подорвать апатию и безразличие и тем самым нарушить молчаливое согласие с существующим порядком. Однако структурное изменение институтов не рассматривалось как нечто, что может происходить из политической системы. Парламентскую демократию обвиняли в неуклонном «разрушении» демократии. Поэтому было сочтено необходимым дополнить или заменить его непарламентской оппозицией и базисно-демократическими структурами.

Образ «другого» общества не был фиксированным, поскольку для Новых левых не было окончательного состояния утопии. Утопия оставалась в движении, незавершенным, перманентным проектом. Однако в Kursbuch , форуме внепарламентской оппозиции (нем. — ред.), Или на стенах парижских домов ключевые элементы желаемого «другого» общества были обозначены с помощью таких понятий и лозунгов, как «Ассоциация свободных индивидов »,« настоящая демократия », создание советско-демократических структур по образцу Парижской Коммуны,« децентрализация решений »,« сотрудничество вместо подчинения »,« сокращение рабочего дня до пяти часов »,« жизнь без мертвое время »,« заново изобретая жизнь ».

Каким образом удалось достичь этих целей? Концепция трансформации новых левых отвергла — и это одно из их нововведений — «двухступенчатую стратегию» (Иммануил Валлерстайн) в «другое» общество. Социализм не должен ограничиваться завоеванием политической власти (политическая революция) и национализацией средств производства (социальная революция). Более поздняя история, как утверждали Габриэль и Даниэль Кон-Бендит в 1968 году, показала, что отмена частной собственности на средства производства никоим образом не совпала с концом эксплуатации, а завоевание политической власти просто заменило одну новую элиту на еще один.Новые левые были озабочены контролем над властью, демонтажем власти и иерархий, а не завоеванием власти.

Вместо завоевания власти в государстве ожидание свободной самоорганизации общества произошло через создание «контрпублики», «контр-институтов», «контркультуры» и «контрсреды». ». Во всем мире движения 1968 года создали широкие и красочные «контркультурные пространства», в основном занимая учреждения культуры (университеты, театры, лекционные залы, редакции), а также общественные улицы и площади, но также создавая новые сообщества и детские сады. альтернативные издательства, журналы, книжные магазины, юридические фирмы, медицинские клиники и т. д.

Сделав акцент на контр-институтах, новые левые отделили политическое от государства и его институтов. «La politique est dans la rue» [Политика на улицах — ред.] Был лозунгом во Франции. Политическое проявилось в дискурсах, которые разрушили устоявшиеся модели восприятия и классификации социального мира и позволили появиться новым критериям видения и разделения. Интеллектуальные «Новые левые» и их группы поддержки студентов, таким образом, передали новое понимание политики.Новые левые сделали ставку на политизацию общества «снизу». Это связывало политическое с разговорами и совместными размышлениями в публичном пространстве.

Примером этого является захват Одеона в Париже. «Воображение берет власть» можно было прочитать на стенах театра, занятого студентами и артистами в мае 68 года. Целью оккупантов было не заменить старое правительство новым или просто реформировать университет. Речь шла о большем: о новом языке, новом образе мышления, новом способе слушания; другими словами, новые формы общения и образа жизни.Как говорится в программном документе Комиссии по культуре и креативу Нантера, цель заключалась в устранении индивидуального отчуждения посредством анализа и критики общества, в котором культура стала товаром и, таким образом, лишена своего творческого и критического потенциала. В оккупированном Одеоне свобода слова для всех — каждому должно быть разрешено высказаться — заменила постановочную пьесу. Выступали студенты и рабочие, домохозяйки, официанты и полицейские, члены религиозных сект, а иногда и параноики.«Взять слово» в мае 68 г. в Париже приравнивалось к «завоеванию Бастилии» в 1789 г. Восприятие слова было воспринято как акт освобождения. Испытанный и опробованный в офисах и на фабриках, он давал «свободу быть свободным» (Ханна Арендт) и в то же время расширял горизонты политического и пространства возможного.

«Политическое» начинается, где главные герои ставят под сомнение доминирующие схемы восприятия и классификации и подают примеры в выразительных и подрывных дискурсах, провозглашая отмену тайного инакомыслия преобладающего порядка.Если устоявшиеся способы видения могут быть разрушены и может начаться сдвиг горизонтов, это может привести к символической революции, революции восприятия. Новые левые, говоря аналитически, следовали «политике восприятия» (Пьер Бурдье в Méditations pascaliennes , 1997), «которая направлена ​​на поддержание или отмену самого этого порядка путем изменения или сохранения категорий, с помощью которых порядок вещей воспринимается и слова, в которых это выражено ». После протестов в США, Франции и Германии Герберт Маркузе написал в книге Versuch über die Befreiung ( An Essay on Liberation , 1968): «Сегодняшние повстанцы хотят видеть, слышать и чувствовать новое по-новому; они сочетают освобождение с разрушением обычного и регулируемого способа восприятия.Он пришел к выводу, что «революция также должна быть революцией восприятия, которая сопровождает материальное и духовное преобразование общества и создает новую среду».

Весной 1968 года радикальная социальная критика и критические события создали моменты, в которых, как пишет писательница Анни Эрно в книге Les Années ( Годы , 2008), «все то, что считалось нормальным, больше не было естественным». «Семья, образование, тюрьма, работа, праздники, реклама, вся реальность подверглись тщательной проверке», — «даже слова тех, кто критиковал.«Один выучил новые слова, новый способ говорить» и «одного попросили раскрыть его происхождение,« откуда вы говорите »?»

Эксперименты с восприятием — отличительная черта художественного авангарда. Новые левые применили этот подход к построению ситуаций. «Тот, кто конструирует ситуации», как было сказано в журнале Situationistische Internationale (1959), «изменяет, воздействуя своим [sic] движением на внешнюю природу и трансформируя ее, в то же время свою [sic] собственную природу» .Построение ситуаций, а также параллельное применение анархической концепции «прямого действия», нацеленной на человека, и его изменение в действии и посредством действия. Сочетание индивидуальной и коллективной стратегии эмансипации — самореализации и самоуправления — было особенностью и основой привлекательности новых левых. В своей книге Новый дух капитализма (1999) французские социологи Люк Болтански и Ева Чиапелло классифицировали инновации, изобретенные движениями 1968 года с их социальной критикой и своими формами протеста, как переход от «социальной критики» к «художественной критике». критика ».
На этом фоне характеристика «68ers» как простых «эпигонов» или «катализаторов» общего процесса демократизации, начавшегося в конце периода Аденауэра [Конрад Аденауэр был первым канцлером Германии после Второй мировой войны до 1963 года — ред.] не убедительно. Стратегия трансформации и целевая ориентация движения 1968 года, его понимание политики и критика наднациональных организаций и сфер власти (НАТО, американский и советский империализм), выходящие за рамки национального государства, ускользают от этого ярлыка.Своей политикой восприятия «Новые левые», осознавая силу индустрии сознания, всколыхнули застывшие мировоззрения. В нем подчеркивается приоритет конфликта Север-Юг над конфликтом Восток-Запад. Новые левые, которые способствовали процессу мобилизации, преследовали социалистический проект, который превзошел как устоявшееся капиталистическое общество, так и концепции трансформации традиционных левых.

Наконец, три тезиса. Первое: с 1990-х годов движения, критикующие глобализацию, были связаны с концепцией трансформации Новых левых, не следуя их философии истории.Основываясь на предпосылке, что структуры будущего порядка должны быть экспериментально проверены в рамках существующего общества, они снова полагаются на создание автономных пространств для проверки базисно-демократических, горизонтальных форм общения и отношений. Сапатисты в Мексике (1994), Захвати Уолл-Стрит (2011), Негодяи в Испании (2011) и движение Nuit Debout во Франции (2016) являются наглядными примерами этого. Они разделяют с движениями 1968 года убежденность в том, что «другой мир» возможен и может быть достигнут без завоевания политической власти в государстве.Продолжается политическая концепция Новых левых, которая отделяет политическое от государства, равно как и самооценка транснационального движения, которое также действует против оппонентов за пределами национальных границ (наднациональные организации, транснациональные корпорации, глобальные сферы власти. ).

Вторая: Этот сравнительный анализ показывает, что движения 1968 года — несмотря на все национальные различия — были нацелены на расширение возможностей участия. Будь то самовосприятие, демократия соопределения или самоуправление, центральное требование было направлено на достижение и расширение прав на участие и участие.С 1980-х годов в политической науке и политической философии дискуссии о совещательной и диалогической демократии продолжили идеи базисно-демократической и партисипативной демократии, как, в частности, показывает Антонио Флоридия в работе From Participation to Deliberation (2017).

В-третьих: в центре 1968 года было то, что можно назвать «революцией восприятия». Новый взгляд на общества, новые критерии видения и разделения социального мира, новые модели восприятия и оценки, которые должны быть сделаны возможными для того, чтобы взломать и проникнуть через встроенные структуры знания, соответствующие объективному миру.Это также включает отказ подчиняться необоснованным претензиям властей.

Когнитивная подрывная деятельность рассматривается как предпосылка социальной трансформации.